Видела бы она его лицо, когда мы вышли из общежития.
Папина улыбка отваливается так же быстро, как появилась.
Мы садимся в машину, и папа срывается с места, даже не пристегнувшись.
А я пристегиваюсь, потому что он едет как сумасшедший. Слава богу, все остальные водители следят за дорогой. Понятия не имею, куда ему надо. Да и он этого не знает похоже.
Потому что останавливается на светофоре так, что визжат тормоза, и спрашивает:
— Куда бы тебе хотелось?
Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать: «Подальше от тебя».
— Туда, — показываю я на шопинг-центр справа.
Главное, чтобы он наконец остановился. О’кей, соглашается папа и сворачивает налево. Хорошо, что парковку видно сразу — а то бы папа сказал, что он вынужден нарезать круги только из-за избалованной дочери, другие-то родители не ищут часами парковку, чтоб только фрейлейн Дочь смогла сделать покупки. Мы без труда паркуемся и заходим в торговый центр.
Мне кажется, папа понемногу успокаивается.
Мы глазеем на магазины, и он то и дело спрашивает меня, хочу ли я куда-нибудь зайти, просит, чтобы я не стеснялась его. Но я никуда не хочу с папой, и уж точно не в магазин, где продают шмотки.
Папа снова нервничает — небось скажет сейчас, что неблагодарно с моей стороны не наслаждаться шопингом.
Но вот оно, мое спасение. Музыкальный магазин.
— Вот туда я хочу, — говорю я папе, и папа отвечает: «Ну конечно» и радуется, что он такой хороший отец, идет с дочерью в музыкальный магазин. В магазинчике стены увешаны гитарами. Я просто хожу и смотрю, смотрю, смотрю. Так, наверное, папа чувствует себя в букинистической лавке. Или в «Данкин Донатс».
Больше всего мне нравится акустическая гитара-вестерн, она выглядит почти миниатюрной, не такой огромной, как другие. Я долго-долго смотрю на нее, и вдруг продавец говорит: «Попробуешь?», снимает ее со стены и вручает мне.
Секунду я стою замерев и ничего не говорю — выгляжу, наверное, полной дурой. А потом сажусь на табуретку. Гитарные струны жесткие — они жестче, чем у моей гитары дома. Я не решаюсь по-настоящему дотронуться до них и замечаю, что краснею.
Со мной всегда так: я не могу играть перед другими. Только перед моим учителем музыки. Он считает, что это ребячество, люди для того и играют на гитаре, чтобы выступать перед другими. Люди — но не я. Я играю лишь для себя. Поэтому не могу сыграть на пробу в магазине, хотя мне и ужасно хочется.
Я уже сказала себе: ничего у тебя и на этот раз не выйдет, уже хочу отдать продавцу гитару и смыться, но вдруг замечаю, что он ушел. Он стоит в другом конце магазина. Я озираюсь — вокруг ни души.
Это мой шанс.
И я начинаю играть.
Сначала не каждый раз попадая по струнам, потому что гитарный гриф пошире, чем у моей концертной гитары. Но спустя секунду все уже получается и я играю свою версию песни «В гетто» — мой учитель считает ее ужасной, потому в моем исполнении она звучит как песня протеста. «Но это ведь и есть песня протеста!» — отвечаю я всегда, а сама думаю, что может быть, он и прав.
Но здесь и сейчас, в этом магазинчике торгового центра Питтсбурга, я совершенно уверена в том, что моя версия и есть самая правильная. Так здорово она не звучала еще никогда.
Вдруг я замечаю, что пою не одна. Рядом поет еще кто-то — глубоким голосом, который удивительно сочетается с моим. Я поднимаю голову, боясь увидеть продавца, который незаметно подкрался ко мне. Но передо мной — никого. Я осторожно оглядываюсь. И вижу папу. Папа стоит и поет. Поет вместе со мной песню Элвиса. С закрытыми глазами. Я быстро отворачиваюсь. Он классно поет — он поет не только куплет глубоким, густым голосом, он поет еще и припев «В гетто» в высоком регистре. Его-то мне всегда и не хватало.
Чтобы песня не кончалась так быстро, завершив последнюю строчку, я начинаю играть по новой — и это получается здорово, потому что ведь песня заканчивается тем, что в гетто снова рождается ребенок, и поэтому ее можно петь бесконечно.
Когда мы все-таки замолкаем, раздаются аплодисменты. Я оглядываюсь и вижу за пианино семерых покупателей — они все слушали нас.
Папа откашливается, и я вижу, что он такой же красный, как и я. Он берет из моих рук гитару, идет к продавцу и говорит: «Упакуйте-ка ее для моей дочки!» Продавец кивает: «Да, сэр» и отправляется с гитарой к кассе. А мы с папой бежим вслед.
Продавец набирает какие-то цифры, и на дисплее появляется: 5–3–9. Боже мой. Гитара стоит 539 долларов! Я уже представляю себе папу, спасающегося из магазина бегством, но он просто вытаскивает кредитку и спрашивает, входит ли в эту сумму гитарный чехол. Конечно, чехол прилагается, говорит продавец, забирая карту, даже эксклюзивный чехол, а поскольку молодая дама так талантлива, он дарит ей набор струн и медиатор.
Через пять минут я стою с гитарой моей мечты за спиной перед магазинчиком и никак не могу опомниться.
По дороге в общежитие мы с папой не говорим друг другу ни слова.
Я просто сижу с гитарой на руках рядом с ним, ужасно счастливая — так счастлива я давно не была. Или даже никогда не была. Папа напевает «В гетто» и без проблем находит общежитие. Только когда мы припарковываемся, он замолкает. Перед тем как выйти, мы чуть задерживаемся в машине. Не знаю отчего — но мы просто сидим и молчим. А потом папа говорит: «Ну, пошли» и выходит. Я тоже выхожу, закидываю гитару за спину и догоняю его.
В общежитии папа пропускает меня вперед.
Я стучу в дверь, быстро открываю ее и сообщаю: «А вот и мы!»
— О, привет! — отвечает мама. Она сидит на одной из кроватей рядом с Тони.
— Привет, — Тони встает и протягивает папе руку. — Я подумал, а почему бы не заглянуть к ним и не проверить, все ли у них в порядке!
— Очень мило с твоей стороны, — говорит папа и жмет Тони руку. Судя по лицу Тони, он нехило ее сжимает. Когда Тони удается освободиться, он гладит меня по волосам со словами «Привет, хорошенькая леди!» Потом замечает мою гитару и восклицает: «Ого, смотри-ка!»
— Что там? — спрашивает мама и заглядывает мне за спину. — Что это?
Она смотрит на папу.
— Я купил своей дочери гитару, — объявляет папа.
— Она совершенно невероятная, — говорю я маме и вытаскиваю инструмент из чехла. Но мама даже не смотрит на нее.
— Ты спятил? — говорит она папе. Но папа ничего не отвечает. Тони берет гитару у меня из рук и садится на кровать.
— Куда, — спрашивает мама папу, — куда, скажи на милость, мы ее денем в машине? Ты совсем выжил из ума? Неужели мне нужно все время держать вас за руку, чтоб вы не сделали очередную глупость?
Вот сейчас папа заорет на меня, что я избалованная девчонка, которая выпрашивает у него дико дорогую гитару и которой всего мало. Но папа не произносит ни слова.
