— Нам сюда, — властно сказала Регина и потянула Тима в подъезд. Потом в лифт, на четвертый этаж, затем — в просторную, обставленную со вкусом прихожую. — Проходи на кухню, я сейчас.
Судорожно, словно механическая кукла, улыбнулась и стремительно порысила в комнату.
«А девочка-то с ногами», — Тим искоса посмотрел ей вслед, как человек воспитанный, переоделся в тапки и по коридорчику направился на кухню — единоличную, с холодильником «Розенлев». Финским, поражающим воображение. Гм, интересно, что в нем?..
Да, действительно, чем дальше, тем становилось интереснее… Регина вышла в ореоле каштановых кудрей, в сиреневом облегающем платье, с ниточкой жемчуга на открытой белой шее и без очков. Платье Тиму понравилось, оно выгодно подчеркивало тонкую талию и высокую грудь. А вот криво наведенные густые тени на веках и вампирски-яркая помада на губах были неприятны.
— О, как ты хороша! Только знаешь что? — Она вздрогнула и подняла на Тима прищуренные глаза. — Зря ты сняла очки, они тебе очень идут, и в них удобнее, наверное.
— Мне надеть? — тихо спросила она.
— Я бы на твоем месте надел.
Она вышла, по дороге неплохо приложившись к дверному косяку.
— Совсем другое дело, — сказал он, когда она вернулась.
Регина улыбнулась.
— А теперь я должна накормить тебя. Так всегда делается, я знаю. А еще напоить…
И она стала доставать из холодильника икру, буженину, охотничьи колбаски, поставила на газ что-то шкворчащее в кастрюльке. Потом исчезла ненадолго и вернулась с объемистой, благородного вида бутылкой. Марочного грузинского коньяку.
«Енисели», — не читая, определил Тим и почему-то ощутил жгучий стыд: эту марку коньяка очень уважал его отец. И почему это они опять в ссоре?.. Только не время было грустить, а потому Тим изобразил восторг и ласково потрепал «Енисели» по загривку:
— Ого! А от родителей нам не попадет?
— Не попадет, — заверила Регина. — Они не пьющие, к тому же приедут только послезавтра.
И покраснев, словно маков цвет, она многозначительно воззрилась на Тима.
«Ну что ж, если женщина просит…» — тот, не церемонясь более, откупорил коньяк, с галантностью налил Регине, не забыл и себя и прочувствованно, с витиеватой тонкостью поднял первый тост за хозяйку дома. И понеслось… Коньяк был великолепен, Регина гостеприимна, икра малосольна, а кастрюлька полна тушеной крольчатины. Затем они перешли в комнату и пили уже «Киндзмараули» при зажженных свечах под вкрадчивые мелодии с диска «Звезды калейдоскопа». Дошло дело и до танцев. Ее дрожащие пальцы лежали на его груди, каштановые волосы щекотали нос… Наконец Регина напоила Тима кофе, нервно, как-то отрешенно улыбнулась и вызывающе показала на часы.
— Половина второго. Метро закрыто, в такси не содят. — Замолчала на мгновение, облизнула тонкие губы и резко выдохнула. — Оставайся. И обними меня.
А затем зачем-то сняла старомодные, в роговой оправе очки.
И Тим остался. Во-первых — интересно. Во-вторых — неудобно. Кормила все ж таки, поила, кролик был великолепен. И ноги вобщем-то ничего. Потом опять-таки стройная, волосы не крашеные, лицо правильное. А главное — 256 баллов. С таким коэффициентом можно играючи идти по жизни.
Только не по половой. Когда ложишься в постель с двадцатисемилетней девственницей, легкой жизни ждать не приходится. Если же при этом суммарный показатель умственного развития партнеров равен пятистам, сложность задачи возрастает многократно. Только с пятой попытки, в неописуемых муках и скрежете зубовном, у них получилось нечто приемлемое. Тим настолько утомился, что не хватило сил даже сползти с Регины…
Проснулся он поздно, разбитый и жутко голодный. Регины рядом не было, но в раскрытые двери доносился божественный аромат свежезаваренного кофе и горячих тостов. Ах, как кстати!
Тим натянул трусы, просунул ноги в тапочки и, протирая глаза, выкатился на кухню.
— Регинушка, гутен морген, как насчет кофейку?
— Можно и кофейку, молодой человек, — отозвался приятный баритон.
Тим вытаращил глаза и с ужасом увидел за кухонным столом импозантного мужчину лет пятидесяти и круглолицую женщину, на вид чуть постарше и попроще. У стола, выкладывая тосты на блюдо, стояла Регина. Родители…
— Ой!
Тим рванулся в спальню за штанами и рубашкой. Следом, бросив тосты, устремилась Регина.
— Тимочка, прости, я и подумать не могла, это так неожиданно… Сессия закончилась на два дня раньше, и они…
Тим посмотрел на нее с горькой усмешкой.
— Да ладно… Иди уж, представь меня по всей форме…
Мать Регины смотрела на него с обожанием, все подливала кофе, подкладывала ветчины, сыру, тостиков поподжаристей. Отец, Делеор Никитич, сосал трубочку с душистым табачком, поглядывал хитро, с загадочной улыбкой.
— Так вы, Тимофей, уж не родственник ли Антона Корнеевича?
— Сын, — угрюмо буркнул Тим.
— Занятно, занятно, до чего тесен мир… Я, помнится, студентом зеленым на его лекции бегал, после войны. Ах, какой был лектор, какой ученый!.. Впрочем, что это я — был. Есть, конечно же, есть… Кстати, как его здоровье? Получше?
— Получше…
— Ну, дай Бог, дай Бог… Ему… Нам… Вам… Всего…
И вдруг, не сдержавшись, буйно возликовав, он отбросил всю свою академическую сдержанность.
— А не выпить ли нам за это дело? Молодое? Эй, мать, тащи коньяк. Есть там у меня заветная бутылочка «Енисели». Горько, горько!
Ну как после всего этого пойдешь на попятный. Особенно, если ты благородный человек. И Тим женился… За что и получил молодую супругу, отдельное однокомнатное гнездо и члена-корреспондента тестя. А главное — академическую перспективу. Весьма благоприятную. Весьма.
Андрон (1980)
Лето надвигалось стремительно. Давно отошел выгоночный тюльпан, отцветали потихоньку грунтовые, цыганки шастали вовсю с краснодарской розой, а за столы валом поперли садоводы с местными неказистыми лютиками. Иван Ильич привез с рынка тенты, розовые как матрасовки, и полиэтиленовые ведра, зеленые как тоска. Первые Андрон натягивал на столы, а во вторых делал дырки калибром миллиметров сорок пять, чтоб торгующую братию случайно не путал бес. Дело шло. Мусор вывозили по два раза в неделю. Не за горами был плодово-ягодный сезон.
— Пора! — сказал Иван Ильич, и рядом с цветочными столами взметнулись овощные ряды.
Все чин чинарем — железные стойки, столешницы, обитые дюралем, волнистые, крытые пластиком крыши. На двадцать пять посадочных мест. Не сами собой конечно взметнулись, при посредстве КамАЗа, команды работяг и пачки красненьких, волнующе-хрустящих бумажек.
