— Есть раненые? Где тут раненые?
Скрипучий мегафон придавал этим фразам особую, сурово-официальную интонацию, отчего многие зрители замирали на месте. Центральный вход в зал распахнулся, вбежали три санитара в кричаще-ярких спецжилетах и пожарных касках, и один из них снова крикнул в усилитель:
— Есть раненые? Где тут раненые?
Он повторил эту фразу по-английски, по-французски, по-сербохорватски, и со всех сторон зала — из партера, с балкона, из проходов — послышались крики: «Здесь, здесь!» Санитары пожарной команды были оснащены весьма неплохо: всевозможные аварийные молотки, дыхательные комплекты для ручной вентиляции легких, переносные дефибрилляторы и даже противогазы висели у них на ремнях, полностью готовые к применению. Мужчины распределились по залу и начали оказывать первую помощь тем, кто заработал ушибы, ссадины, носовое кровотечение. К сожалению, доктор Шивельфёрде уже отошел от места происшествия, иначе он мог бы дать санитарам несколько действительно ценных указаний.
На пути к выходу педиатр из Хузума еще раз обернулся. Глаз выхватил из хаоса странную картину. В третьем ряду, на восьмом и девятом местах, сидели мужчина и женщина, прислонившись друг к другу. Рты у них были раскрыты, глаза, наоборот, закрыты, и казалось, эта пара вот-вот сползет с кресел на пол. Над ними уже хлопотали добровольцы из медиков, и кто-то прикладывал пострадавшим ароматические компрессы. Недалеко от этого места, а именно в следующем ряду затем, где лежал погибший, тоже сидели мужчина и женщина, однако эта вторая пара была полной противоположностью первой. Казалось, происходящее их почти не трогает, они глядели на доктора Шивельфёрде с интересом и кивали ему — может быть, желая подбодрить, а может, в знак уважения. Поведение этой парочки, сидевшей ближе всех к изуродованному трупу, резко выделялось на общем фоне. В том, как держались эти люди, было что-то ненормальное, психопатическое. Чем отдавала их ухмылка? Вероломством? Злобой? Коварством? Кто знает, может, как раз в этот момент они перешептывались о чем-то бесстыдном? Одетые вызывающе ярко, эти господа напоминали гимназических учителей. Доктор Шивельфёрде невольно задумался над тем, какое отношение имеют к погибшему эти двое, и ему стало не по себе. Но что он должен делать? Показывать на них пальцем с криками: «Убийцы! Убийцы!»? Это тоже прерогатива полиции.
Детский врач был рад наконец-то выбраться в фойе. Там уже расхаживали представители исполнительной власти, хотя и в лице всего лишь двоих полицейских, беспомощно озирающихся по сторонам. Они задавали вопросы по рациям и ждали от начальства дальнейших указаний. Перемазанный кровью доктор прошел в непосредственной близости от копов, но те и не подумали его останавливать. Отыскав туалет, Шивельфёрде помыл руки до локтей, волей случая снова оказавшись рядом с высоким должностным лицом, доктором Валлмайер, которая тоже мыла руки до локтей — совсем как в операционной.
— Между прочим, это мужской туалет, — проворчал гость из Хузума.
— У меня был страшно тяжелый день, — услышал он в ответ. — Правда, сейчас я потихоньку прихожу в себя. «Болезнь Валлмайер» — звучит солидно, но, как видно, пока не судьба… Надеюсь, в другой раз получится.
Шивельфёрде вышел в фойе. Там он заметил еще одну примечательную персону — невысокую плотную блондинку со вздернутым носиком, одетую в канареечно-желтую ветровку, из-под которой выглядывало черное вечернее платье до колен. Поймав на себе взгляд доктора, женщина круто развернулась и пошла прочь. Последним, что он успел уловить в ее наружности, были крепкие икры, выдававшие в ней коренную жительницу гористой местности.
Когда детский врач оказался на улице, к нему сразу же подскочил санитар:
— Вам требуется помощь?
— Нет, — устало отозвался тот и показал пальцем туда, откуда пришел: — Однако там, в зале, есть нуждающиеся в помощи. Четвертый ряд, двенадцатое место.
Педиатр из Хузума планировал уехать отсюда на следующий день.
Вокруг тела старшего капельдинера собралась небольшая группа, словно временный почетный караул. Но никто не знал, что делать без смелого педиатра и заместительницы директора клинической больницы. Один человек все же решил проявить инициативу и громко сказал:
— Пусть никто никуда не уходит! Оставайтесь здесь, полиции понадобятся свидетели.
Окружающие сочли это предложение разумным и снова расселись по местам. Многие реанимировали мобильники, выключенные перед концертом, и начали обзванивать родных и знакомых:
— Ты не поверишь, что тут случилось! Кошмар, дикость какая-то!
Примерно треть мест в зале снова заполнилась, еще примерно треть общего числа зрителей, возбужденно переговариваясь, стояли в фойе или на улице у входа в здание. Три отлично оснащенных санитара пожарной команды по-прежнему блуждали по залу, находясь уже не так далеко от места, где разыгралась трагедия.
— Ничего не трогайте! — верещала с галерки дама с прической а-ля Мардж Симпсон. Тем не менее в публике постоянно находились любители знать все наверняка, пытавшиеся прощупать пульс у жертвы без лица. Над трупом в ливрее нагнулся и старый доктор Коллбек, невропатолог на пенсии. Вскоре он поднялся на ноги и заявил:
— Я чувствую слабый пульс. Этот человек еще жив.
— Не обижайтесь, коллега, — возразил доктор Бадер, — но этот человек мертв. Неужели бы мы не сумели определить у него пульс!
— Попробуйте сами, увидите, — предложил Коллбек.
— Это исключено, — покачал головой Бадер, но все-таки протянул руку к запястью пострадавшего. — О Боже, он жив!
Вот тут-то и была обнаружена вторая жертва — Инго Штоффреген, крепкий, мускулистый, хоть и невысокий молодой человек, и не какой-нибудь там, а «железный», который пришел на концерт против своей воли и оказался в неподходящий момент в неудачном месте. Тучное тело капельдинера не только погребло под собой незадачливого искателя женской ласки, но и задвинуло его так глубоко под сиденье, что даже после того как Либшера оттащили, под кресло пришлось заглядывать дважды, чтобы наконец обнаружить там миниатюрный комок мускулов.
— Надо поднять труп, чтобы извлечь из-под него второго пострадавшего, — предложил Йозеф Шаррбигель. В виде исключения это был не медик, а член совета общины и одновременно владелец булочной-пекарни «Шаррбигель».
— Нет! Ни в коем случае! Положение трупа менять нельзя! — завизжала с галерки копия Мардж Симпсон.
Однако владелец пекарни настоял на своем. Тело Либшера со всеми предосторожностями переложили в другое место, и Штоффреген оказался в положении лежа на боку. Из ушей несчастного текла кровь.
— Плохой знак, — констатировал доктор Шваммингер.
Известие о том, что обнаружена вторая жертва, молниеносно распространилось среди оставшихся. Началась новая волна паники. Неизбежный эффект испорченного телефона превратил «вторую жертву» в «еще несколько жертв» и даже «в огромное число погибших и тяжелораненых». Каким образом в эти драматичные приукрашивания и спонтанные спекуляции затесалось слово «инфекция», осталось загадкой, но в итоге измученный разум оставшихся в зале вскипел еще раз, и новая волна паники чуть было не переросла в цунами, которое наверняка сделало бы невозможной транспортировку обеих жертв. «Заразно! Очень заразно! Чрезвычайно заразно!» Слово спонтанно мутировало, приобретая угрожающие формы и распространяясь в публике так стремительно, словно оно и было той самой инфекцией.
