Когда он спускался по лестнице, снизу потянуло яичницей с беконом. В кухне Мирабель орудовала лопаткой над двумя шипящими сковородками.
– Завтрак будет готов через минуту!
Ган налил себе из приготовленного для него чайника. Здесь было хорошо, тепло и по-домашнему уютно. На стене висел пожелтевший календарь производства местного кооператива. На странице, посвященной июлю, красовалась реклама крахмальной пропитки для белья «Боракс». Стоял уже сентябрь, но было легко догадаться, почему никто не перевернул лист. Здесь один месяц практически не отличался от другого.
– Надеюсь, вы поднялись в столь ранний час не только из-за меня.
Мирабель хмыкнула:
– Нужно было закончить стирку, пока вы еще в постели. – Она поставила перед Ганом тарелку с дымящейся яичницей. – Обычно по утрам я встаю еще до петухов.
Он с аппетитом уплетал жареные яйца, плавающие в жиру от бекона.
– Я заметил, что петля на входной двери ослаблена. Могу починить, если хотите.
Она коротко хохотнула:
– А я думала, вы в отпуске.
– Да. – Он усмехнулся и почесал макушку. – Честно говоря, не знаю, чем себя занять. Отпуска у меня никогда раньше не было.
– У таких, как мы с вами, одна проблема: мы работаем так долго, что уже не знаем, как остановиться.
В коридоре послышались тихие шаги, и в дверях появилась девочка в опрятном синем платьице.
– Иди сюда, возьми печенье, детка. – Мирабель переставила тарелку с буфета. – Она очень мало ест, как птичка клюет.
Девочка вошла в кухню бесшумно, словно привидение. Ган наблюдал за ней краем глаза, и ему стало очень грустно: казалось, что она только о том и думает, как бы забиться в темный уголок. Но потом грусть сменилась стыдом. Наверное, она просто боится его. Что ж, не она первая. Лучше бы тебе оставить бедное дитя в покое.
– Пойду поправлю дверную петлю.
– Буду благодарна, – не оборачиваясь от мойки, сказала Мирабель. – Инструмент в кладовке.
Ган нашел отвертку и сел на пол перед покосившейся входной дверью. Не успел он поправить первую петлю, как девочка вошла в комнату и устроилась у пыльного окна, опершись подбородком о руку. Выбирая гвоздь, Ган взглянул на нее. «Она похожа на печального щенка, – подумал он. – Который ждет кого-то, кто никогда не придет». В тишине комнаты было слышно жужжание толстой мухи, которая тщетно пыталась пробиться сквозь окно в пятнах грязи на улицу. Девочка уныло стучала пальцем по стеклу, производя похожие звуки.
По телу Гана вдруг разлилось приятное тепло. «Хорошо было бы иметь ребенка, который тебя ждет, – подумал он. – Хорошо бы есть по утрам яичницу с ветчиной. И ремонтировать собственную дверь». Он вытер пот со своего сломанного носа, задержал взгляд на руке, испещренной шрамами, и, стиснув зубы, ручкой отвертки вбил гвоздь. «Чертов дурак!»
На лестнице послышались шаги.
– Доброе утро, – поздоровалась с ним Эльза.
Дверь вдруг распахнулась, и Ган поспешно отступил. Эльза бросилась навстречу мужу и обняла его, а потом суетливо стащила с него запыленный плащ и шляпу. Доктор Карлтон взглянул на девочку и заметно нахмурился.
Эльза приласкалась к доктору и, взяв его лицо в ладони, попыталась отвести его взгляд от ребенка. С ее губ срывались слова на родном языке, который здесь мог понять только один человек. Но в этой бессвязной речи чувствовался надрыв, а интонация казалась извиняющейся. Потом она схватила его за руку и указала на стоявшего в углу Гана.
Доктор Карлтон отвел глаза от ребенка, к нему вернулись прежние манеры.
– Простите, я вас не заметил. – Он быстро пришел в себя. – Вы ведь Ган, верно?
Ган внимательно смотрел на него:
– Верно.
Что-то с этим человеком было не так.
– Надолго в наш город?
– На несколько дней. Я здесь проездом.
– Я не заметил повозки у входа. А тот, второй человек, он не приехал с вами? – Доктор, пытаясь вспомнить имя, уставился в потолок. – Как его звали?
– Нили, – ответил Ган. – Он умер.
– Мне очень жаль. – За этим высказыванием не чувствовалось никаких эмоций – просто набор слов. Доктор снова уставился в потолок. – Мне нужно привести себя в порядок. Ночь была тяжелая. – Он прошел мимо Гана и стал подниматься по скрипучим ступеням.
Ган старался занять руки чем только мог. Ко второй половине дня все двери и окна легко и бесшумно открывались на очищенных от пыли петлях, поленница была переложена ровными рядами, а дырка в сетке на двери веранды надежно затянута проволокой. Его желто-коричневая рубашка стала темной от пота, но останавливаться он не хотел. Даже миг простоя приводил к тому, что у него начинали дрожать пальцы.
Мирабель постучала в оконное стекло:
– Уходите уже с жары, пора перекусить.
Ган осмотрел зашитую сетку и вошел в дверь, которую открыла для него Мирабель.
– И не выходите больше работать на улицу! А то я рядом с вами чувствую себя жуткой лентяйкой, клянусь! – проворчала она. – Ничего себе отпуск у человека.
Доктор Карлтон сидел за сервированным столом в напряженной позе очень прямо и, откинувшись на стул, читал газету. Он умылся, его светлые волосы были чуть влажными и блестящими, но на лице по-прежнему были следы усталости.
Вошла Эльза, придерживая за плечи маленькую девочку. Доктор Карлтон следил за ребенком, немного прищурив глаза, и когда Эльза поцеловала ее в шелковые золотистые волосы на макушке, поморщился.
– Садись рядом с нашим гостем, – распорядился он.
Глаза девочки скользнули по лицу Гана – он отвернулся, с трудом сглотнул и вытер лоб грязным носовым платком. Девочка села рядом, и на него едва заметно пахнуло теплым ветерком.
Повисшее в воздухе тягостное молчание нарушила Мирабель, которая заворчала, ухватив горячий чугунный горшок. Она разложила тушеное мясо по тарелкам, и от пара лица собравшихся за столом раскраснелись еще больше.
Ган потянулся было за своей шляпой, мучительно сознавая, что сидит к девочке той стороной, на которой нет уха. Он взялся за вилку, но аппетит пропал. Маленькая девочка смотрела на него, и ее взгляд проникал под кожу. Он никогда в жизни не краснел, а тут вдруг почувствовал, как лицо заливается краской. Ему очень хотелось, чтобы она отвернулась. Детям не стоит присматриваться к столь гротескному персонажу.
Все взгляды были устремлены на него. Они обжигали, уцелевшее ухо пылало, сердце стучало часто и глухо. Он пошевелил под столом здоровой ногой, нервно провел ею по ковру. «Да перестаньте же пялиться на меня, черт возьми!»
Ган попытался сфокусировать внимание на узоре скатерти, но продолжал чувствовать на себе их взгляды. Глазеют на него. Осуждают. Эльза смотрела задумчиво, погруженная в свои мысли, и глаза у нее были глубокие, печальные. Мирабель рассматривала вилки, тарелки, нетронутую еду. И доктор смотрел тоже. Он следил за гостем, оценивал его, разглядывал со странной слабой улыбкой.
