Наняли такси и поехали в Мунксенес снимать квартиру.
В ельнике, опорошенном снегом, стояла вилла, над ней высился утес с беседкой. Старуха-дворничиха показала дом.
Уютно и благоустроено.
Богатая мебель. Ковры и множество картин финских мастеров.
Старуха, показывая комнаты, спрашивала о моих занятиях, семейный ли я, надолго ли думаю снять дом и т. п.
Цена была высокая для местного жителя, но мне как «иностранцу» подходящая — три тысячи марок в месяц.
— Господа могут быть покойны — наш район очень тихий и благочинный. Летом тут рай. Купальня, на берегу пристань и лодки. Хозяин живет за границей. Он профессор какой-то, — поясняла сторожиха, видимо посчитавшая нас «знатными иностранцами».
Снял особняк, сказав, что перееду завтра же.
Наемную плату надо было внести в адвокатское бюро.
Поехали туда.
«Патрон» выдал расписку в получении денег и обещал приготовить контракт.
Итак, мы обосновались по указанию Яна Розенталя.
В пять часов я позвонил по данному им номеру и вызвал Ингрид по делу бумаги.
Розенталь не заставил себя ждать, после грубого «алло-о» спросил:
— Сколько тонн папиросной бумаги имеете в депо?
— «Могу доставить сто тонн» — ответил я.
— Отлично! Завтра буду на вашей фабрике. До свидания, до вечера.
Поселились в особняке.
Дворничиха принесла три бланка для заполнения и домовую книгу. Затопила печки и справилась о прислуге.
Я сказал, что к нам вернется наша прислуга.
К обеду явилась молодая финляндка Сайма с письмом от какого-то Арвола и сказала, что она рекомендована владельцем портновского дела в Тээле.
Сайма сносно владела русским языком и, устроив свой скарб на кухне, принялась за работу. Вечером она показала «жене» партийный билет и сказала:
— Мой отец расстрелян «мясниками», я теперь коммунистка.
Надо отдать справедливость, Сайма оказалась чистоплотной, работящей девушкой. В коммунизме — фанатична, до крайнего предела насыщенная ненавистью к «буржуазии».
О Советской России она говорила с каким-то умилением и, по-видимому, совершенно не знала истинного положения вещей в «комрае».
Приятно пахло в комнате еловыми ветвями… На письменном столе в белой раме стояли портреты генерала Маннергейма и председателя финского Сейма Свинхувуда. Я так и оставил их, хотя принадлежали они кому-то, раньше меня снимавшему особняк. Массивная люстра, спускавшаяся с потолка, разливала ровный голубоватый свет. Супруга отдыхала в спальне, а я ждал резидента…
Он явился не один.
Вместе с ним пришли первый «советник» посольства, совершенно не значившийся в дипломатическом списке СССР, — Фишман и военный атташе Бобрищев.
Фишман, числясь советником, на самом деле был «оком» МЧК и прибыл в Гельсингфорс нелегально в начале 1920 года.
Розенталь хозяйственным взором осмотрел квартиру, постучал в стены, заглянул в печки и, приподняв ковры, ощупал полы.
— Подходящее жилье, — сказал он Бобрищеву, — летом можно с городом сообщаться на моторной лодке. Надо вот пункт поблизости найти.
Раздевшись, гости прошли в столовую.
«Жена» распорядилась приготовить кофе.
Розенталь тем временем занялся делом.
— Запишите, товарищ, эти имена и зашифруйте «красной медью», — сказал он, вынув из кармана коробку лепешек «Вальда».
Взяв блокнот, я вооружился стило.
— Во-первых, возьмите на глаз вот этих господ, — продолжал он, слизнув с ладони несколько высыпанных лепешек, — полковника Фену, он председатель всей эмигрантской своры, потом его ближайших помощников — барона Унгерн Шнернберга, редактора газеты Саволайнена, генерала Васильковского, полковников Балицкого, Кондырева, бывшего сыщика Кунцевича, начальника политполиции Хольмстрема и его помощника Клеметти. Это первосортные.
Дальше — запомните некоего типа, занятого писательством, по имени С…, выводите его на чистую воду. По нашим агентурным сведениям, он числится в политполиции и дает уроки финского языка «полубелому» эксперту из торгпредства Карабасникову. Попробуйте войти в эти круги и собрать материал. Пустите в оборот вашу супругу. В субботу в залах Сосиэт-хузет какой-то белогвардейский бал. По нашим сведениям, там будут все те, кои нам вредят. До этого познакомьтесь с кем-нибудь из видных эмигрантов. Лучше с семейными. Закажите стол и с супругой приступайте к обзору и наметке. Вы знакомы со многими из белого центра. Предупредите при встрече, что вы прибыли из Турции, побывали во Франции и так далее. На всякий случай я принес вам удостоверения различных учреждений, по которым видно, что вы эмигрант и занимаетесь коммерческими делами.
Розенталь передал мне удостоверение турецкой полиции, сертификаты отелей на Пера, счета на мое имя и паспорт финского градоначальника на имя Кари с женой Марией.
— Паспортом вам не надо теперь пользоваться — это на случай ваших командировок, — посоветовал он мне.
— А скажите, товарищ, вы знаете многих русских в Гельсингфорсе? — спросил, картавя, Фишман.
— Кое-кого знаю, а что?
— Ваше появление не возбудит подозрения у них?
— Не знаю… Попробую изловчиться надуть их, — ответил я нерешительно.
— А что вы его учите! — воскликнул, как бы раздражаясь, Розенталь, — сам знает, на что пошел. И не маленький!
«Советник» вскинул на уполномоченного глаза и виновато произнес:
— Чтобы не вышло, как с номером 303.
— Тот был идиот — ваш 303-й, — буркнул Розенталь сердито и, встав, подошел к окну.
— Комбриг, взгляните-ка сюда, — весь залив как на ладони! — воскликнул он повернувшись к атташе.
— Я уже обозревал это место. База прекрасна! Весной начнем доставку грузов. А осенью хлопнем восстанием, — сказал Бобрищев, лукаво щуря Фишману глаза.
Сайма принесла кофе.
— А какую красивую бабу вам нашел наш портной! — воскликнул Розенталь, окидывая взглядом смутившуюся Сайму.
— Ты коммунистка? — спросил Розенталь строго.
— Да, — ответила бойко девушка.
— Молодец! Ты будешь получать три тысячи жалованья, но держи язык за зубами, — промолвил Фишман и встал. Пожал руку Саймы и добавил: — Молодец «тютто».
Сайма вышла.
На лице атташе зазмеилась улыбка не то иронии, не то насмешки.
— Нечего фамильярничать, товарищ, — бросил он нетерпеливо, — с ней надо иначе вести себя.
Фишман надул толстые губы и пожал плечами пробормотав:
— Почему?
Атташе рассмеялся:
