— Нет, нет, не надо! — крикнула Джесса, радостно хлопая в ладоши.
Выражение лица Дриззта недвусмысленно объяснило гному, что у него не было никакого намерения встревать между двумя разъяренными дварфами. Он скрестил руки на груди, прислонился к высокому камню, и на самом деле казался больше заинтересованным, чем удивленным.
Круг за кругом вертелся дерущийся комок, поток проклятий сыплющихся от каждого из них, прерывался только случайным препятствием, или как только один из них наносил сокрушительный удар.
— Ба, да ты сын орка! — яростно завопил Брунор.
— Ба, я не твой вонючий сын, ты, проклятый орк! — проорал в ответ Пвент.
Как только это произошло, они расцепились, откатившись друг от друга, как раз, чтобы посмотреть прямо на Джессу, скрестившую руки на груди, и впившуюся в них взглядом свысока.
— Ээээээ… гоблин, — исправились они хором, когда оба оказались у нее под ногами.
Извинившись перед Джессой, оба равнодушно пожали плечами, и снова принялись кувыркаться, борясь и отвешивая друг другу тумаки с прежней энергией. На пути яростно рычащего и вопящего комка оказался валун и, прокатившись по траве, дварфы оказались на краю небольшого утеса, и там Брунор получил некоторое преимущество, сумев потянуть руку Пвента за свою спину. Берсерк издал вопль, посмотрев вниз с утеса.
— И сотни лет я мечтал, чтоб ты принял ванну! — заявил Брунор.
Он немного приподнял Пвента, затем швырнул дварфа, и полетел следом прямо в чистый, ледяной горный поток.
Пвент бешено скакал и орал, и любой, кто мог это наблюдать, мог подумать, что бедный безумный дварф приземлился лицом в кислоту. Он стоял в потоке, дико дрожал, и тряс руками и ногами, пытаясь избавиться от воды. Но, по крайней мере, уловка сработала. Он не хотел больше драться.
— Зачем ты это сделал, мой король? — убитый горем, несчастный Пвент почти шептал.
— Потому что ты воняешь, и я не твой король, — резко ответил Брунор, плескаясь по пути к берегу.
— Зачем? — спросил Пвент, и в его голосе было столько непонимания и боли, что Брунор резко остановился, и, не смотря на то, что он был все еще в холодной воде, вернулся, чтобы взглянуть на своего верного берсерка.
— Зачем? — снова спросил Тибблдорф Пвент.
Брунор взглянул на остальных троих — четверых, считая Гвенвивар — кто подошел на край утеса, чтобы посмотреть на происходящее. Тяжело вздохнув, мертвый король Мифрил Холла вернулся к своему верному берсерку, и протянул ему руку.
— Это был единственный путь, — объяснил Брунор, когда они с Пвентом стали подниматься на утес. — Просто справедливость в отношении Банака.
— Банак не должен был быть королем, — сказал Пвент.
— Да, но и я не мог больше быть королем. Я сделал это, мой друг.
Эти последние слова дали им обоим паузу, и как только его истинное значение дошло до сознания обоих, они обняли друг друга за сильные плечи и вместе взошли на холм.
— Моя задница слишком долго просидела на троне, — заявил Брунор, когда они прошли мимо других, назад к валуну. — Я не знаю, надолго ли я ухожу, но есть вещи, которые я хочу найти, но я не смогу найти их в Мифрил Холле.
— Твоя девочка и малыш хафлинг? — рассуждал Пвент.
— Ах, не заставляй меня плакать, — сурово сказал Брунор. — И, да будет на то воля Морадина, я сделаю это однажды, если не в этой жизни, то в его больших залах. Нет, больше…
— Что больше?
Брунор снова упер руки в бедра и смотрел через широкие земли на запад, ограниченный высокими горами на севере и все еще внушительными предгорьями на юге.
— Гонтлгрим — вот моя надежда, — сказал Брунор. — Но знай, это будет лишь только дорога и ветер в лицо.
— Итак, ты идешь? Ты уходишь навсегда и не вернешься в Мифрил Холл?
— Да, — заявил Брунор. — Знай, что я ухожу, и я не вернусь. Никогда. У Мифрил Холла теперь есть Банак, и я не могу вернуть что-либо… Так же как моя семья — наша семья, так и все короли Серебряных Земель знают, что король Брунор Боевой Молот умер в пятый день шестого месяца Года Истинных Знамений. Да будет так.
— И ты не сказал мне, — снова завел Пвент. — Ты сказал эльфу, ты сказал гному, ты сказал вонючему орку, но не сказал мне.
— Я сказал тем, кто идет со мной, — объяснил Брунор. — И никто в Мифрил Холле не знает, кроме Кордио, но я нуждался в нем, а его священники бы не поняли. И он, как известно, сохранил тайну, чтобы ты не сомневался.
— Но ты не доверился своему Пвенту.
— Ты не должен был знать. Так было бы лучше для тебя!
— Чтобы увидеть моего короля, моего друга, погребенного под камнями?
Брунор вздохнул, не найдя ответа.
— Хорошо, я доверяюсь тебе теперь, когда ты не оставил мне никакого выбора. Теперь ты служишь Банаку, но знай, что не стоит ему ничего говорить, как и кому-либо другому в Мифрил Холле.
Пвент решительно покачал головой на последние слова Брунора.
— Я служил королю Брунору, моему другу Брунору, — сказал он. — Вся моя жизнь для моего короля и моего друга.
Это заставило Брунора насторожиться.
Он обратился к Дриззту, который пожал плечами и улыбнулся; потом к Нанфудлу, который нетерпеливо кивнул; затем к Джессе, которая ответила.
— Только если вы обещаете ссориться друг с другом время от времени. Я действительно обожаю вид дварфов, выбивающих друг из друга медовый пот!
— Ба! — фыркнул Брунор.
— Куда теперь, мой ко… Мой друг? — спросил Пвент.
— На запад, — сказал Брунор. — Далеко на запад. Навсегда на запад.
ЧАСТЬ 1 Бесплодные попытки Безумного Бога
Пришло время, позволить водам прошлого отойти к далёким берегам. Несмотря на то, что они никогда не будут забыты, давно ушедшие друзья не должны занимать мои мысли день и ночь. Они будут со мной, успокаиваю я себя, готовые улыбнуться всякий раз, когда мой мысленный взор обращается к их образам за утешением. Готовые воззвать к богу войны, когда битва близка, готовые напомнить мне о моих промахах, когда я готов совершить очередную ошибку, и готовые, всегда готовые заставить меня улыбнуться, отогреть моё сердце.
Но, боюсь, они также напомнят мне о боли, несправедливости, о бесчувственных богах, отнявших у меня мою любовь именно в тот момент, когда я наконец-таки обрёл покой. Я никогда их не прощу.
— Проживай свою жизнь по частям, — сказала мне одна мудрая эльфийка, потому что быть долгожителем, который может видеть рассвет и закат веков, было бы настоящим проклятьем, если постоянно помнить о грядущей смерти.
Теперь же после более чем сорока лет я поднимаю свой бокал за тех, кто ушёл: за Дюдермонта; за Кэддерли; за Реджиса; возможно за Вульфгара, так как я ничего не знаю об его участи; и больше всего за Кэтти-Бри, мою любовь, мою жизнь — нет, любовь этого отрывка моей жизни.
