Окно захлопнулось. «Принцесса» Нора исчезла так же внезапно, как и появилась в нем. Раздался звонок, напомнивший нам, что прогулка кончена и надо идти к завтраку.
ГЛАВА V Сон в руку. История. Новый учитель
Весь этот день только и было разговору, что о «принцессе» из серого дома.
Девочки разделились на две партии. Миля Корбина и хорошенькая Мушка (Антоша Мухина) стояли за Нору. Особенно Миля горячо восторгалась ею. Пылкая фантазия девочки рисовала целые фантастические картины о жизни белокурой незнакомки.
— Mesdam'очки, вы слышали, как она говорит? Совсем-совсем как нерусская! — восторженно захлебываясь, говорила Милка. — Я уверена, что она француженка… Наверное, ее отец эмигрант, убежал с родины и должен скрываться здесь… в России… Его ищут всюду… чтобы посадить в тюрьму, может быть казнить, а он с дочерью скрылись в этом сером доме и…
— Ты, душка, совсем глупая, — неожиданно прервала Краснушка пылкую фантазию Мили, — времена казней, революции и прочего давно прошли!.. Хорошо же ты знаешь историю Франции, если в нынешнее время находишь в ней революцию и эмигрантов…
— Ах, оставь, пожалуйста, Запольская, — взбеленилась Миля, — не мешай мне фантазировать, как я не мешаю тебе писать твои глупые стихи!
— Глупые стихи! Глупые стихи! — так и вспыхнула Краснушка, мгновенно дурнея от выражения гнева на ее оригинально-красивом личике. — Mesdam'очки, разве мои стихи так дурны, как говорит Корбина? Будьте судьями, душки!
— Перестань, Маруся! — остановила я мою расходившуюся подругу. — Ну, пусть Миля восторгается своей принцессой и несет всякую чушь, какое тебе дело до этого?
— И то правда, Галочка, — разом успокаиваясь, произнесла Краснушка. — Пусть Милка паясничает и юродствует, сколько ей угодно… Только ты, Люда, обещай мне, что ты не пойдешь больше на последнюю аллею и не будешь разговаривать с этой белобрысой гордячкой.
— Конечно, не буду, смешная ты девочка! — поторопилась я успокоить моего друга.
— Побожись, Люда!
Я побожилась, трижды осенив себя крестным знамением (самая крепкая и ненарушимая клятва в институтских стенах).
— Спасибо тебе, Галочка! — мигом просияв, произнесла Краснушка. — Ах, Люда, ты и не подозреваешь, как ты мне дорога… Право же, я люблю тебя больше всех на свете… И мне досадно и неприятно, когда ты говоришь и ходишь с другими… Мне кажется, что я больше всех остальных имею право на твою дружбу. Не правда ли, Люда?
Я молча кивнула ей.
— Ну вот! Ну вот! — обрадовалась она. — А тут эта белая фиглярка лезет к тебе и навязывается на дружбу! Я не хочу, я не хочу, Люда, чтобы ты была с ней!
— Вот глупенькая, — не выдержала и рассмеялась я, — ведь белая фиглярка, как ты ее называешь, наверху в окне, а мы внизу в саду, за оградой. Какая же тут может быть дружба?.. Ни поговорить, ни погулять вместе!
— Ах, какая я глупая, Люда! — засмеялась она своим звучным, заразительным смехом. — Я и не сообразила этого… Ну поцелуй же меня.
— За то, что ты глупая? — расхохоталась я.
— Хотя бы и за то, Люда!
Пронзительный звонок, возвестивший начало урока, не помешал нам, однако, крепко, горячо поцеловаться.
— Pas de baisers![4]— послышался над нами резкий окрик Пугача. — На все есть свое время!
Мы невольно вздрогнули от неожиданности. За нами стояла классная дама.
— Господи! — тоскливо вскричала Краснушка. — И когда это мы выйдем из нашей тюрьмы! Все по звонку, по времени: и спать, и есть, и смеяться, и целоваться. Каторга сибирская, и больше ничего!
— Не грубить! — вся вспыхнув, прокричала Арно, топнув ногою.
— А вы не топайте на меня, mademoiselle, — внезапно вспылила Запольская, и знакомые искорки ярко засверкали в ее темных зрачках, — не топайте на меня, что это в самом деле!
— Не смейте так разговаривать с вашей наставницей! — зашипел Пугач. — Сейчас замолчите, или я вам сбавлю три балла за поведение.
— За то, что я целовалась? — насмешливо сощурившись, произнесла Краснушка, и недобрая улыбка зазмеилась в уголках ее алого ротика.
— За то, что вы дерзкая девчонка! Кадет! Мальчишка! Вот за что! — затопала на нее ногами окончательно выведенная из себя Арно и, выхватив из кармана свою записную книжку, в которой она ставила ежедневные отметки за поведение, дрожащей рукой написала в ней что-то.
— Vous aurez 6 pour la conduite aujourd'hui![5]— злобно пояснила она Запольской, — и будущее воскресенье вы останетесь без шнурка.
Шнурки давались нам за хорошее поведение и за языки. Иметь белый шнурок считалось особенным достоинством у институток. И Краснушка за все время своего пребывания в институте никогда еще не бывала лишена этой награды, поэтому поступок Арно глубоко возмутил ее горячее сердечко.
— Mademoiselle Арно! — отчетливо и звонко произнесла она, вся дрожа от волнения, и ее красивое личико, обрамленное огненной гривой вьющихся кудрей, так и запылало ярким румянцем. — Это несправедливо, это гадко! Вы не имели права придираться ко мне за то, что я поцеловала Влассовскую. Учителя не было еще в классе, когда я это сделала… Я не хочу получать шестерки за поведение, когда я не виновата! Слышите ли, не виновата!.. Нет, нет и нет! — И совершенно неожиданно для всех нас Краснушка упала на пюпитр головою и исступленно, истерически зарыдала на весь класс.
— А-а, так-то вы разговариваете с вашими классными дамами! — прошипела Арно. — Tant pis pour vous, mademoiselle,[6]пеняйте на себя! Я вам ставлю нуль за поведение, и завтра же все будет известно начальнице! — И она снова выдернула злополучную книжечку и сделала в ней новую пометку против фамилии Запольской.
— Бедная Краснушка! Сон-то в руку! — сочувственно и сокрушенно покачала головкой черненькая Мушка.
— Подлая Арношка, аспид, злючка, противная! — исступленно зашептала Кира Дергунова, сверкая своими цыганскими глазами. — Ненавижу ее, всеми силами души ненавижу!
— Видишь, Маруся, — произнесла торжественно Таня Петровская, — я тебе правду сказала: лавровый венок — это непременно нуль в журнале!
— Да не плачь же, Краснушка, — добавила она, наклоняясь к девочке, — ты же не виновата…
— Виноват только сон! — вмешалась Миля Корбина и тотчас же добавила печально и сочувственно: — Ах, душка, и зачем только ты видишь такие несчастные сны!
— Ах, Корбина, и зачем только вы так непроходимо глупы? — подскочила к ней, паясничая, Белка. — Ну разве сны зависят от воли человека?
— Они от Бога! — торжественно произнесла Петровская, поднимая кверху свои серьезные глаза.
