– Да, ты говорила.
– И она вообще известная певица.
– Знаю. Ты меня просветила. Только (я давно собиралась ей это сказать, но не могла придумать, как бы выразиться потактичнее) …ведь это случилось уже давно, лет пять-шесть назад, да?
– Ну и что? – надулась Элисон и спрятала айпод в специальный мешочек. – Она и сейчас поет. Делает демоверсии и все такое. Никогда не поздно вернуться в игру.
Был поздний вечер, и мы сидели у подножия Черной башни, прижав спины к гладкой кирпичной кладке. Мы уже достаточно осмелели, чтобы бродить по окрестностям и возвращаться домой в глубоких сумерках. Чаще всего мы направлялись в сторону Вествуда, где успели освоиться, хотя нам, детям асфальта, было нелегко привыкнуть к мысли, что по этому громадному полю и лесу можно бродить совершенно свободно, руководствуясь лишь личными прихотями. Мы приходили сюда в на дежде снова увидеть Бешеную Птичью Женщину, о которой я рассказала Элисон, не скупясь на подробности, ее облик ни на йоту не стерся из моей памяти, несмотря на то, что с нашей встречи, весьма непродолжительной, минуло четыре года. По словам дедушки, она по-прежнему жила в Беверли, в большом доме, доставшемся ей после смерти той самой старухи в кресле-каталке. Ее настоящее имя было мисс Бартон.
– Вроде бы ее здесь не очень любят, – сообщила я Элисон. – Говорят, что дом не должен был перейти к ней. Бабушка считает, что с этим что-то неладно.
– Неладно? В каком смысле?
– Не знаю.
– А вдруг… вдруг она убила старуху? Чтобы заграбастать дом.
Как это похоже на Элисон, подумала я. Глупо и с перебором.
– Не мели ерунды, – сказала я, и Элисон умолк ла. Встревожившись, не обидела ли я ее, и не желая обрывать разговор, я добавила: – Да и птицы у нее больше нет.
– Значит, она сюда и не придет, – откликнулась Элисон и поднялась со скамьи: – Хватит рассиживаться. Пошли.
– Хорошо. – Я хотела посмотреть телевизор вечером, одну из моих любимых комедийных передач. – Кстати, уже почти девять.
– И одиннадцать на Корфу, – заметила Элисон. У нее не получалось быстро шагать, так что я вынуждена была подстраиваться под нее. – Время ложиться спать. Интересно, какой-нибудь из наших мам привалила удача?
– Удача? – не поняла я. – Но ведь они поехали туда не ради азартных игр или еще каких состязаний, а просто отдохнуть.
Элисон рассмеялась противным высокомерным смехом:
– Не прикидывайся, Рэйч. Даже ты не можешь быть настолько наивной. – И, поскольку вид у меня был все еще озадаченный, она продолжила: – Как по-твоему, зачем они рванули туда?
– Не знаю… Отпуск всем необходим время от времени.
– Они обе одиночки. И уже давно. Не врубаешься? Они за мужчинами туда двинули.
Это заявление ужаснуло и взбесило меня.
– Прекрати говорить гадости!
– А что я такого сказала?
– Заткнись, Элисон! Достала твоя болтовня.
– Ты живешь как во сне. Так нельзя!
– А ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
Лишь бы не разреветься, думала я.
– Еще как имею. И ничего такого в этом не вижу. Если твоя мама укатила на недельку за границу и перепихнулась там со смазливым греческим официантом, кому от этого плохо?
На несколько секунд мы застыли в угрюмом молчании. А потом я влепила ей пощечину, наотмашь. Она вскрикнула от боли, закрыла лицо ладонями, тогда я толкнула ее, и она упала. Затем я разрыдалась и ринулась в сторону нашего дома. Оглянулась я только один раз: Элисон так и сидела на пожелтевшей, поджаренной солнцем траве, поглаживая щеку и глядя мне вслед.
* * *
Комедийную передачу я так и не посмотрела, потому что, когда вернулась домой, дедушка смотрел политическую программу по другому каналу. То, что ему показывали, его очень злило, и чем больше он злился, тем сильнее его притягивало к экрану. В программе обсуждали незаконную транспортировку людей и подневольный труд в сегодняшней Британии. Ни о том, ни о другом феномене я прежде не слыхивала и, когда ведущий заговорил о рабочих-мигрантах, существующих на положении «рабов», не знала, что и думать. До сих пор при слове «раб» в моем воображении возникали древнеримские галеры, закованные в цепи рабы на веслах и полуголые мускулистые надсмотрщики, что ударами хлыста подгоняют гребцов. Однако сюжет этой программы вырисовывался не менее суровым: рассказы строительных и сельскохозяйственных рабочих, все как на подбор – о том, как их заставляют вкалывать от зари до зари и ютиться по двадцать человек в одной комнате в загаженных квартирках, подействовали на меня удручающе.
– Позорище! – бубнил дедушка, но не успела я вслух согласиться с ним, как стало ясно, что он имеет в виду нечто прямо противоположное. – Недели не проходит, чтобы Би-би-си не скармливала нам эту левацкую дурь. Если латышам и литовцам не нравится работать в Британии, пусть ищут работу у себя дома. Ты в курсе, что в Селби открылся магазин, где торгуют только польской едой?
Полагаю, вопрос был адресован бабушке, но она уже вышла из гостиной. Впрочем, аудитория деду и не требовалась, я тихонько выскользнула вон и поднялась в спальню. Элисон еще не вернулась, и я бы забеспокоилась, но неутихающая обида лишила меня чуткости.
Должно быть, я сразу уснула. Когда я почувствовала, что меня трясут за плечо, между шторами и стеной просачивался синеватый сумрак. Я с трудом разлепила глаза. И конечно, надо мной стояла Элисон.
– Что? Что ты делаешь? Я спала.
– Да, но это важно.
Нехотя я села в кровати. Потрясла головой, просыпаясь, и тут заметила, что Элисон бьет мелкая дрожь.
– Что с тобой?
– Я видела его, Рэйч, – ответила она придушенным голосом. – Там, в лесу, только что.
– Видела кого?
– Тело. Мертвое тело. – Наши глаза встретились. Я молчала. – Вот только что, – повторила она, будто это уточнение добавляло ее выдумке правдоподобия.
Я снова легла и отвернулась к стенке:
– Элисон, ты жалкая врунья.
– Но я видела, Рэйчел… ей-богу.
Я развернулась и гневно уставилась на нее:
– Мертвое тело, да? В лесу. Точь-в-точь как тот человек из газеты, да? Он тоже сидел, прислонившись к дереву?
– Да. – И в голосе ее прозвучали такое смятение и упорство, что у меня мелькнула мысль, а не говорит ли она правду.
– Я тебе не верю, – тем не менее сказала я. – Ни на грош.
– Это было дико страшно. Его голова как бы… запрокинулась назад, и, когда я подошла, он будто смотрел на меня. Глаза открыты. Кожа желтая… и такая дряблая, вся в морщинах. Он был такой тощий…
Я опять села и пристально посмотрела на Элисон. Из-за своей доверчивости я часто становилась жертвой дурацких розыгрышей.
