Естественно, в нашей школе тоже не обходится без богатеньких, ну может, штук пять на класс наберется. Они правда ездят на новеньких машинах, фамильярничают с учителями и держат весь мир в своих тонких пальчиках с отполированными в маникюрном салоне искусственными ноготками. Но в основном тут у нас беднота. В самом прямом смысле, например, в таком: «Не связывайся с этим нищим сбродом», «По тебе тюрьма плачет», «Тебе в этой школе не место, потому что ты ее не уважаешь». Или в таком: «Ты сам себя не уважаешь, и поэтому ничего путного из тебя не выйдет».
Я тащусь по бесконечной парковке «Кеймарта» и вижу, что на Кругу уже полно народу. Ну да, признаю, многие из ребят курят, и некоторые выглядят довольно живописно. Они здесь кучкуются, потому что Круг находится за пределами принадлежащей школе земли, и у мистера Гроуса, школьного охранника, нет тут никакой власти. Но это не анархия, понимаете? Это просто свобода. Последний вздох перед тем, как пройти через школьные ворота и превратиться в нищего.
Когда подошва моей кедины ступает на Круг, я замечаю его. Джереми. И черт побери, мое сердце начинает биться, как выброшенная на берег рыба.
Он стоит в окружности черных футболок, вместе они напоминают лепестки зачахшего и почерневшего цветка. Все остальные курят, а он просто стоит, засунув руки в карманы, и смотрит прямо на меня. Налетевший ветер бросает его длинные темно-русые волосы ему на лицо.
— Ну что, моя доска готова? — кричит он мне.
Его слова играют роль «спящего полицейского» — я запинаюсь, приостанавливаюсь, бросаю взгляд в дальнюю часть Круга, где стоит Дженни, облокотившись на свою двухцветную рухлядь — красную с синими крыльями, — и курит сигарету. Я пытаюсь послать ей мысленный призыв посмотреть в мою сторону, увидеть, что здесь происходит, — у нас все выходные не было возможности поговорить, хотя я послала ей несколько сообщений. В общем, я так и не похвасталась перед Дженни той встречей с Джереми… да и, по правде говоря, было бы лучше, если бы она просто увидела, что он со мной заговаривает. Клянусь, я раньше думала, что это может случиться разве что с такими девчонками, как Дженни, которая прошлой осенью только рассмеялась, когда обнаружила в школьном туалете на дверце кабинки надпись: «Дженни Джемисон — ШЛЮХА!»
«Погляди, — гордо сказала она мне тогда. — Если смешать в блендере Кармен Электру, Пэм Андерсон и Ким Кардашян, то получусь я». Она вытащила из рюкзака ручку и нацарапала: «Завидуешь! Ты-то лишила себя девственности собственной РУКОЙ!!!»
Мне хочется, чтобы Дженни увидела меня с Джереми, улыбнулась: «Шалунья!» — и лукаво подмигнула. Она бы сняла с запястья старый серебряный браслет, который был постоянно при ней, и забрала бы им волосы в «хвост». Я серьезно. У нее такие волосы, что это можно сделать. Она всегда схватывала свои длиннющие, густые, волнистые каштановые волосы браслетом, и, когда проходила по школьным коридорам, девицы показывали на них пальцем и удивлялись, как такое вообще возможно.
Но Дженни курит и смотрит на сигарету, задумчиво стряхивая пепел прямо себе на кеды. Порыв ветра взметнул ей волосы, разбросал их во все стороны, и вдруг кажется, будто они тонкие и сухие.
— Ну так что? — снова спрашивает Джереми.
— Я… Твоя…
— Моя доска. Только не говори, что забыла. Я дал ее тебе раскрасить.
Челюсть у меня отвисла так низко, что, наверное, напоминает распахнутую оконную фрамугу.
— Аура. — Джереми разочарованно цокает языком и упирает руки в боки, явно изображая нашего директора. — Только не говори мне, что увиливаешь от своих обязанностей. — У него за спиной его чернофутболочные приятели — что удивительно, все, как один, краснорожие, — содрогаясь в конвульсиях, сдерживают смех. Но Джереми не обращает на них никакого внимания и продолжает, как будто мы с ним лучшие друзья: — Это на тебя совсем не похоже, мисс Я-Перескочила-Через-Класс.
— А ты откуда это знаешь? — спрашиваю я, наморщив лоб так сильно, что, скорее всего, выгляжу как шарпей.
Джереми улыбается:
— Я помню все, что говорила о тебе твоя мама на занятиях. Я был… коллекционером сведений об Ауре. До сих пор все помню. Все факты. У меня сестра собирает цветочные лепестки и сушит их между книжными страницами. Чтобы вспоминать хорошие времена. У меня тоже вроде того. Воспоминания об Ауре — как лепестки в книжке.
Ладно, и как надо реагировать, когда тебе такое говорят? Ну вот я и стою с открытым ртом, словно забытая на полке кукла чревовещателя, и жду, когда кто-нибудь наденет меня на руку и вернет дар речи.
Приятели Джереми гуськом тянутся к школе и машут ему, чтобы он не отставал. И он отступает, хотя мне очень этого не хочется.
— Моя доска, — говорит он. — Не забудь про доску. — Он разворачивается и бегом догоняет друзей.
По ощущениям ноги у меня не толще зубочисток, но я все-таки заставляю их дотащить себя до Дженни. Наверняка она что-то услышала из нашего разговора — если это можно так назвать, потому что говорил исключительно Джереми, — и сейчас от души надо мной посмеется.
Но когда я подхожу к Дженни, она по-прежнему смотрит на свои присыпанные пеплом кеды. Уже несколько месяцев она будто покрыта слоем пыли, совсем как русалки, свисающие с потолка у меня в кухне. Сейчас она более бледный, более печальный вариант себя самой — жалкие остатки прежнего великолепия. Глаза у нее красные, по щекам рассыпаны прыщи. И она так и не сбросила те лишние сорок фунтов, которые теперь распирают ее спортивные штаны. Беременность это вам не шутки. Иногда думаешь, что лишить себя девственности собственной рукой — не такая уж и плохая идея.
— С Этаном что-то не так, — говорит она, как только я оказываюсь в пределах слышимости. Я и заикнуться про Джереми не успеваю. Голос у нее — как хруст сухой ветки под подошвой.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
— Откуда я знаю? — взрывается она. — Ты просто знаешь, когда смотришь на своего ребенка. Знаешь, если ты не дура. С Этаном что-то не так, и надо показать его врачу, но я не могу, потому что денег нет ни цента, даже на самую дешевую клинику. А мама и слышать ничего не хочет…
Дженни выдыхает белесое облако и бросает окурок на асфальт. Она бросила курить, когда забеременела, но после родов, в круговерти кормлений, гуляний, подгузников, доктора Спока, надевающихся на бутылочку сосок, снова начала.
Я же не тупая, знаешь ли, — сообщает она. — Только не насчет этого. Неважно, что я прошлый год завалила. Это же ведь не экзамен какой-нибудь. Это мой мальчик.
— А как там Эйс?
— С Эйсом тоже что-то не так, — говорит она.
— Может, это вирус?
— Ну да, если только бывает вирус козлистости.
Голос подруги сочится ядом, а я вспоминаю, как мы зависали позапрошлым летом у открытого бассейна. Воспоминания такие яркие, я почти чувствую запах хлорки, почти щурюсь от солнечного света, превращающего бассейн в гигантское прямоугольное зеркало. Вижу Эйса Лоулера на высоком насесте спасателя, Эйса далекого и светловолосого, Эйса, который был как выключенный телевизор — невозможно включить, сколько ни жми на кнопки пульта, потому что этот телевизор даже в розетку не включен.
