Глава II. Максимкино открытие
1
В первые же дни Роська перетащила домой чуть ли не полберега. То и дело она подбирала камешки, ракушки, какие-то веточки, шишки от кипарисов. Когда мы бродили по берегу, она через каждые два шага вскрикивала, поднимала с песка какой-нибудь камень и говорила восторженно:
— Смотри, Листик, какой гладкий! На нем рисовать можно.
— Можно, — соглашался я. — Леша Смелый их разрисовывает. У нас этих камней видимо-невидимо.
— А откуда они берутся? — удивилась Роська. — Мы вчера здесь с тобой ходили, не было столько.
Я пожал плечами. Мераб Романович говорит, что у камней своя жизнь; что они рождаются, взрослеют, размножаются, умирают… Что у них тоже живая цивилизация, нам непонятная. Вообще-то Чолария был геологом раньше. И еще, наверное, поэтом. Поэты тоже все оживляют. Я рассказал это Роське.
— Сережа, — сказала она очень серьезно. — Ты должен познакомить меня с этим человеком. Это ведь он про дельфинов говорил, что у них все, как у людей? И язык, и история, да?
— Да, у него все теории такие… м-м-м… недоказуемые.
— Да? — как-то погрустнела Роська. — А я ему очень верю. Я так же думаю, как он, Листик. Понимаешь, мне кажется, что раньше все было по-другому, раньше люди знали и язык птиц, и деревьев, и зверей — всех-всех! А потом что-то случилось, и они — ну, то есть мы — всё забыли.
— Ну, может быть, — согласился я, хотя сам не очень в это верил.
Если бы так на самом деле и было, то ученые давно бы обнаружили это и доказали. Но спорить с Роськой мне не хотелось. Она хорошая. А когда говорит о чем-нибудь таком, то так воодушевляется, что не согласиться с ней, ну… все равно что сказку у человека отобрать.
Мне же она поверила, когда я рассказал про Холмы! Это было вчера. Мы втроем по маминой просьбе пропалывали морковку в нашем огороде. Я думал: начну рассказывать про Холмы, и все само собой расскажется, но оказалось не так-то просто всё рассказать, все странности, все свои догадки — многое просто не укладывается в слова. Дрожащий воздух, например. Как про него расскажешь? Я боялся, что они не поймут. Поэтому хихикал, как дурак, сам над собой и заикался от неловкости. Но Осташкины слушали внимательно, Максим, правда, так ничего и не сказал, а Роська сказала. Она помолчала, подумала, потом тряхнула косичками.
— Я абсолютно уверена, что ты прав, Листик. Конечно, там кто-то есть. Это те, которые построили Маяк, да?
Максим ходил с нами редко. Вечно у него находились дела: то вещи распаковать, то школьную программу просмотреть и начать нагонять, то Фонд библиотеки изучить, то Веронике помочь… Иногда мы видели, что он один уходит к морю или сидит у Чуда-Юда. Часто бывал Максим и у дяди Фаддея на Маяке. Мы не обижались. Роська говорила:
— Он всегда такой задумчивый. Думает, думает о чем-то, даже и не дозовешься.
А я понял, что можно дружить и с девчонкой, если она такая, как Роська. Роська не хуже меня лазила по деревьям и скалам; нашла брод в речке Янке, мы построили там на берегу шалаш и подолгу сидели в нем, говорили обо всем на свете. А ныряла Роська лучше нас с Максимом вместе взятых. С разбега и с места, с любой высоты, солдатиком и ласточкой. И в воду входила почти без брызг. Я только завистливо вздыхал — мне так никогда не научиться.
Однажды мы втроем купались в Слюдяной бухте, и Роська прыгнула прямо с Хребта Дракона. Мы с Максимом смотрели, как она летит к нам, в воду, и у меня даже сердце остановилось. Роська вынырнула рядом, тряхнула мокрой головой и крикнула:
— Смотрите, что я нашла! Со дна достала…
На Роськиной тонкой руке болталось железное погнутое кольцо. На нем синими искрами сверкали четыре крупные приплюснутые бусины.
— Ух ты… — выдохнул Максим. — Здорово! Дашь одну?
— Только надо кольцо распилить, — кивнула Роська.
— У нас есть ножовка по металлу, — сказал я, мне тоже хотелось бусину, но попросить я не решался.
Роська посмотрела сквозь бусину на солнце и воскликнула:
