Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Военные идеологи так же, как и политическое руководство СССР, исповедовали принцип если не экспорта революции, то, как минимум, расширения границ. В этом отношении характерна позиция М. Н. Тухачевского, в 20-е гг. командовавшего Западным фронтом. «Политические цели империалистов в будущей возможной войне тесно переплетаются, а это может привести к превращению любой войны двух отдельных государств в войну мировую, в войну двух частей земного шара – одна против другой»[51]. Смысл существования Красной Армии определялся ленинской идеологемой: «Великие вопросы в жизни народов решаются только силой»[52], что возлагало на советский «Генеральный штаб… совершенно особые задачи, выходящие далеко за пределы узких национальных рамок»[53].
Характеризуя главу советского генштаба, немецкое военное руководство констатировало: «В разговорах с высокопоставленными советскими командирами в Германии выяснилось, что его внешнеполитическая концепция была более активной, чем у Сталина, особенно во взгляде на Польшу»[54].
Военно-политическая стратегия советского военного руководства внятно обрисована в статье «Красная Армия на 6-м году Революции», опубликованной в октябре 1923 г. в военном журнале «Красная присяга»:
«К концу шестого года Советской власти назревает новый взрыв социалистической революции, по меньшей мере, в европейском масштабе. В этой революции, в сопровождающей ее гражданской войне, в процессе самой борьбы, так же, как и прежде, у нас создается могучая, но уже международная Красная Армия. А наша армия, как старшая ее сестра, должна будет вынести на себе главные удары капиталистических вооружений. К этому она должна быть готова и отсюда вытекают ее текущие задачи… Она должна быть готова к нападению мирового фашизма и должна быть готова, в свою очередь, нанести ему смертельный удар разрушением основ Версальского мира и установлением Всеевропейского Союза Советских Социалистических Республик»[55].
Ссылаясь на решения VI Конгресса Коминтерна, военная элита отстаивала правомочность ведения «войн социализма против империализма» и «оборону национальных революций и государств с пролетарской диктатурой…» Решение вопроса о немедленном ведении революционной войны в соответствии с этим зависело исключительно от «материальных условий осуществимости этого и интересов социалистической революции, которая уже началась… Действительно революционной войной в настоящий момент была бы война социалистической республики… с одобренной со стороны социалистической армии целью – свержение буржуазии в других странах»[56].
В выступлении на VII Всебелорусском съезде Советов, проходившем в Минске в мае 1925 г., член PB С, командующий Западным округом Тухачевский говорил:
«Крестьяне Белоруссии, угнетенные польскими помещиками, волнуются, и, конечно, придет тот час, когда они этих помещиков сбросят. Красная Армия понимает, что эта задача является для нас самой желанной, многожданной… Мы уверены, и вся Красная Армия уверена в том, что наш Советский Союз, и в первую очередь Советская Белоруссия послужит тем оплотом, от которого пойдут волны революции по всей Европе… Красная Армия с оружием в руках сумеет не только отразить, но и повалить капиталистические страны… Да здравствует Советская зарубежная Белоруссия! Да здравствует мировая революция!»[57].
Обозначив общий военно-политический курс и настроения армии, Тухачевский затем охарактеризовал ее боевую готовность:
«…B техническом отношении мы в значительной мере сравнялись и достигли западноевропейских государств… – заявлял он. – Успехи в области пехоты, в области артиллерии… определяют возможность ее участия в самых жестоких и самых сильных столкновениях с нашими западными соседями… Танки мы имеем хорошие и в этом отношении можем состязаться с нашими соседями. Конница наша является сейчас лучшей конницей в мире… Наша авиация является одним из самых блестящих родов войск… Ни у одного из наших соседей нет такой подготовленной, блестящей, смелой и боеспособной авиации»[58].
Он утверждал: «Нам нужно только, чтобы советское правительство Белоруссии поставило в порядок своего дня вопрос о войне»[59].
Военно-научная мысль по-прежнему выдвигала на передний край тему будущей войны – и, не в последнюю очередь, в связи с возможной «прозападно-обусловленной» ремилитаризацией Германии. В 1926 г. в брошюре «Вопросы современной стратегии» начальник Штаба РККА Тухачевский отмечал: «Основной чертой современных войн является грандиозный размах и по тем экономическим средствам, которые применяются в войне, и по людским ресурсам, которые ее питают, и по пространству, занимаемому воюющими, и, наконец, по продолжительности»[60]. На основании этого делался вывод о необходимости всестороннего обеспечения вооруженной борьбы людскими ресурсами и материальными средствами. Тухачевский этого времени – активный сторонник теории, выдвигающий проблему «военно-промышленного комплекса» как приоритетную в государстве. Вся экономическая политика, все народное хозяйство, по Тухачевскому, должны подчиняться главной цели – подготовке к войне. Все остальные реалии жизни Советского Союза для него вторичны.
В статье «Война как проблема вооруженной борьбы» Тухачевский подчеркивал: «Без новых переделов мира империализм не может существовать, ибо, как говорил Ленин, капиталистам теперь не только есть из-за чего воевать, но и нельзя не воевать, если хотеть сохранить капитализм, ибо без насильственного передела колоний новые империалистские страны не могут получить тех привилегий, которыми пользуются более старые (и менее сильные) империалистские державы»[61].
IV (разведывательное) Управление Штаба РККА к весне 1928 г. подготовило фундаментальное исследование «Будущая война». Наиболее вероятным сценарием войны при нападении империалистических держав авторы считали вторжение сил коалиции с Запада. В зависимости от отношения к СССР в случае военного конфликта все страны были разделены на четыре категории. В категорию государств, явно враждебных СССР, были отнесены страны Антанты (Великобритания, Франция и Италия) и все западные соседи СССР (Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва). Некоторые другие государства, включая Японию и США, определялись как государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту.
Разделяя опасения дипломатов, добивавшихся, чтобы Берлин при вступлении в Лигу Наций сохранил за собой право уклониться от пропуска французских войск в случае применения против СССР 16-й статьи Ковенанта, руководители советской военной разведки подчеркивали, что непосредственная угроза войны может возникнуть именно вследствие присоединения Германии к антисоветской коалиции[62].
Эти оценки осенью 1928 г. получили развитие в новой обширной разработке Штаба РККА, основанной на тезисе о том, что «заключение англо-французского блока на основе целого ряда военно-политических соглашений является крупным шагом буржуазного мира в деле подготовки будущей войны». Польша и Румыния, ранее имевшие возможность маневрировать между Англией и Францией, отныне «находятся в почти полной внешнеполитической зависимости от англо-французского блока».
Поскольку Англия «временно отказалась в пользу Франции от борьбы за гегемонию на европейском континенте, подготовка Польши и Румынии к войне будет в ближайший период времени находиться в большей, чем до сих пор степени под руководством Франции», которая полностью перешла «в лагерь наших злейших врагов» – Польши и Англии. Соответственно возрастала значимость поведения Германии, в отношении которой, говорилось в докладе IV Управления, «дело также меняется в том смысле, что Франция будет считать необходимой предпосылкой войны против СССР гарантию того, что военная мощь Германии не увеличится настолько, что будет поставлена под угрозу система Версальского мира». Таким образом, демилитаризация Германии представала важнейшим фактором сохранения мира, а урегулирование польско-немецких отношений – прологом к нападению на СССР[63].
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
