– Я уже все обдумала, – нетерпеливо перебила ее Валерия. – Дом банкира недалеко от нашего, и при нем большой сад, окруженный оградой; в переулке, который идет вдоль этой ограды, есть калитка в сад, которую запирают только после полуночи. Не гляди на меня с таким удивлением, все эти подробности рассказал мне Рудольф, не предвидя, что они мне пригодятся. Итак, я пойду туда. Самуил живет в первом этаже, и его комнаты, кажется, выходят в сад. Я встречу его и переговорю.
– Ты решаешься идти одна на свидание с человеком, безумно в тебя влюбленным! Подвергаться такому риску – бесполезно: ты слишком хороша, чтобы он мог от тебя отказаться, ты только сильней возбудишь его безумную страсть!
– Ты забываешь, что он хочет на мне жениться и знает, что мы в полной зависимости, – отвечала Валерия с горьким смехом, – следовательно, он будет щадить мою честь. Впрочем, – она взяла со стола маленький револьвер, подаренный Рудольфом, – вот что я возьму с собой; а для полного твоего спокойствия поедем вместе, ты останешься подле калитки и придешь мне на помощь, если я крикну. Только не удерживай меня! Как знать? Быть может, это будет небезуспешно. Говорят, что слезы любимой женщины трогают самого жестокого человека, а если он меня любит, то сдастся на мои слезы. Или, быть может, гордый еврей удовлетворится моим унижением. Ах, как я ненавижу его за то, что он подвергает нас такому унижению.
– А если он не один и тебя увидят? – заметила осторожно Антуанетта. Лихорадочное возбуждение подруги пугало ее.
– Нет-нет. Кого он может принимать после смерти отца?.. Но надо спешить, уже половина десятого и взошла луна; момент самый благоприятный. Помоги мне причесать волосы, а затем мы наденем черные плащи. Я не буду переодеваться, чтобы не привлечь внимания горничных.
Антуанетта не противилась больше. Дрожащими руками она заплела длинные косы Валерии, затем обе они, накинув на себя шелковые бурнусы и прикрыв головы черными кружевными шарфами, тихонько направились в сад.
Через калитку, которая запиралась на замок изнутри, вышли они на улицу, остановили первого попавшегося им извозчика и велели везти себя на улицу, примыкавшую к саду банкира.
Дорогой они не обменялись ни словом. Душевное состояние Валерии затмило ее рассудок. Слабая и нервная от природы, молодая графиня была лишена разумной любимой матери, которая сдерживала бы и направляла порывы ее характера. Старая родственница, воспитавшая сироту, педагогическими способностями не обладала, и потому Валерия не могла приобрести чувство того душевного равновесия, которое служит нравственной уздой, сдерживающей минутные вспышки.
Антуанетта тоже с детства осталась сиротой; это была честная, прямая, отважная натура; опасность имела для нее какую-то прелесть, и она любила решительные меры. В эту минуту сердце ее сильно билось; она сознавала, что принимает участие в таком деле, которое не должна была допустить; но романтическая сторона этого поступка прельщала ее, надежда спасти Рудольфа, устранив вместе с тем компрометирующее супружество, победила ее последние колебания.
Экипаж остановился, они вышли, приказав кучеру ждать их на углу улицы, и почти бегом направились к калитке, которая действительно была открыта.
– Подожди меня здесь, у входа, и моли Бога, чтоб он мне помог! – сказала Валерия, пожимая руку подруги, и, не дожидаясь ответа, вошла в темную аллею, окаймленную вековыми деревьями.
С каким отчаянием Валерия решилась идти вперед, стараясь ориентироваться в густых аллеях незнакомого ей сада, чтобы найти дорогу к дому. Вдруг она очутилась на открытой лужайке, освещенной восходящей луной, и остановилась. Фонтан в мраморном бассейне был окружен цветниками; мелкие тропинки извивались меж группами кустов, деревьев и статуй и вели к террасе, примыкавшей к дому. На этой террасе, тоже украшенной растениями, облокотясь на стол, заваленный книгами и бумагами, сидел человек; лампа ясно освещала его задумчивое лицо. Возле стола лежала большая собака, вытянувшись на циновке.
Валерия остановилась, словно прикованная к земле, и, шатаясь, оперлась на пьедестал статуи. О чем думал этот ужасный, ненавистный человек? О своем отце, убитом перспективой крещения сына, или о новых способах уничтожить, унизить людей, обреченных им на жертву?.. Вся напускная ее храбрость мгновенно исчезла. Говорить с Самуилом, унижаться перед ним ей было стыдно и страшно; нервная дрожь охватила ее, она повернулась, чтобы бежать прочь, но тонкий слух собаки уловил шелест шелкового платья, скользнувшего по каменному пьедесталу; она поднялась, прыгнула в сад и с бешеным лаем кинулась на молодую девушку, оцепеневшую от испуга. Самуил с удивлением поднял голову и крикнул собаку; но так как она не услышала и лаяла, он сошел в сад и, увидев женщину, на которую собака продолжала кидаться, подбежал к ней, крикнул: – Прочь, Марс! – и схватил пса за ошейник.
С изумлением всматривался он в незнакомку, стоявшую неподвижно около статуи, костюм которой обличал женщину порядочного круга.
– Кто вы и как сюда попали? – спросил он.
Не получая ответа, он пожал плечами.
– Вы немая? Что вам здесь надо?
– Вас, – отвечала Валерия, выступая вперед и сбрасывая с головы кружевную косынку.
Ею снова овладела та отчаянная решимость, которая привела ее сюда. Узнав Валерию, Самуил отступил назад, как громом пораженный.
– Вы здесь, графиня, и в такую пору? О, я чувствую, что не мир принесли вы мне.
– Вы ошибаетесь, г-н Мейер, я именно пришла предложить вам мир, если вы желаете его принять, – отвечала Валерия тихим голосом. – Умоляю вас, дайте отцу отсрочку, чтобы он имел возможность уплатить долг, и я всю жизнь буду благодарна вам. Я пришла умолять вас об этом! – И она с мольбой протянула к нему руки.
Самуил не сводил взгляда с прелестного лица, которое от волнения стало еще краше; но при ее последних словах он нахмурился.
– Я вижу, графиня, – сказал он глухим, но спокойным голосом, – что ваш отец все сказал вам, значит вам известно, что в ваших руках – спасение вашей семьи.
– Но какой ценой? То, что вы требуете, – невозможно.
Молодой человек горько улыбнулся.
– Что делать! Счастья всегда трудно добиваться! А вы думаете, что я меньшей ценой приобретаю ту, которую безумно люблю?
– Ах, пожертвовать золотом или продать свою душу, разве можно сравнить одно с другим? – прервала его Валерия. – Вы ни во что не ставите унижение и душевную муку целой жизни, вы, который рискует только деньгами. Конечно, для человека вашей расы эта жертва самая тяжелая, и я удивляюсь, что вы настолько уклонились от обычного пути и полюбили разорившуюся христианку, – заключила она презрительно.
– Вы правы, графиня! Безумно искать руки женщины, которая бросает презрение в лицо любящему ее человеку. Но вы глубоко ошибаетесь, думая, что человек моей расы не может жертвовать ничем, кроме золота, которое христиане так искусно мотают. Я отдал более того на ваш жертвенник, графиня, я сложил жизнь моего отца, заявив ему, что сделаюсь христианином, и он не мог пережить мысли, что сын его отрекается от своей веры, народа и семьи. Позвольте вам еще заметить, что никто не ответственен за случайность своего рождения в той или другой среде; уже давно, по склонности и по привычке, я чту христианский обычай, а образование, которое одно может действительно разделить людей, делает меня равным вам. Я не могу понять, отчего кажется возмутительным мое желание жениться на христианке, которая не приносит мне ничего, кроме самой себя, и которой я жертвую своей религией, а ее семье возвращаю спокойствие и состояние, так как я ее единственный кредитор. Моя жертва добровольная, графиня, но не меньше вашей, и я приношу ее из любви, что служит вам гарантией на будущее; а при нынешних обстоятельствах вы, конечно, можете попасть в худшие руки. Вы думаете, – заключил он с горечью, – что среди вас нет дурных мужей и людей бесчестных?..
