Они дали представление, рассчитанное на закрытое помещение. После того как Кленнен рассказал всем о Хадде и Хенде, монетах Уэйволда, вознаграждении за голову Вестника и цене на зерно в Деренте и были розданы обычные записки, они стали петь песни с припевами, которые могли подхватывать слушатели. Дагнер исполнил свои сочинения ближе к началу. Потом, когда хорошее настроение и внимание были на пике, Кленнен рассказал одну из старинных историй. Этому Морил был страшно рад. В помещении он всегда изнывал от духоты, а если еще и играть под крышей приходилось, то совсем жарко становилось. А во время рассказа он бывал нужен всего пару раз. В каждой истории были места, где требовалась песня, но остальное время Морил мог сидеть на пыльной мякине на полу, обхватив колени руками, и слушать.
На этот раз отец выбрал историю об Адоне. Как любил говаривать Кленнен, вокруг Адона и Осфамерона легенды роятся, словно пчелы. Песни, которые требовались по ходу рассказа, были написаны либо самим Адоном, либо Осфамероном. Морилу всегда казалось, что старинные песни лучше звучат внутри соответствующих историй, хотя ему все равно хотелось, чтобы те глупые парни постарались петь более естественно. Однако из их поступков получались великолепные легенды. Морил жадно слушал, как Лаган ранил Адона и рана никак не заживала, пока с Востока не явилась Маналиабрид. Потом шел рассказ о том, как Лаган и Адон полюбили Маналиабрид и как Адон бежал с ней на Юг. Лаган попытался их преследовать, но Осфамерон помог влюбленным, спев особую песню, от которой горы пришли в движение и перегородили дорогу через перевал. И Лагану пришлось повернуть обратно.
Тут Кленнен понижал свой звучный голос и говорил:
— Я не стану петь вам ту песню, которую тогда спел Осфамерон, потому что боюсь снова сдвинуть горы. Но это правда, потому что с тех пор единственным перевалом, по которому можно попасть на Север, стал перевал Фленн.
Адон какое-то время скитался по Югу с Маналиабрид, зарабатывая на хлеб песнями, но потом Лаган прознал, где они. Тогда он похитил Кастри, сына Адона от первой жены, и Адон вынужден был отправиться на поиски. Но Лаган был немного волшебником и, сделав Кастри невидимым, сам принял обличье Кастри. И когда Адон подошел к нему, ни о чем не подозревая, Лаган ударил его ножом в сердце.
Тут наступало время плача Маналиабрид, который полагалось петь Морилу. Он взял свою квиддеру и посмотрел в серо-голубую даль склада, на внимательных слушателей. К его удивлению, среди них оказался Киалан. Он стоял позади других, насквозь мокрый и грязный, и слушал с таким же интересом, как и остальные. Морил решил, что их пассажир все-таки предпочел представление прогулкам под проливным дождем. Появление Киалана огорчило Морила. Его мысли были полны великих событий, путешествий, побегов и погонь, поединков и волшебства древнего Севера… Киалан очень не вовремя напомнил ему о реальности, и Морилу показалось, будто его ноги стоят в двух совершенно разных мирах, которые стремительно отодвигаются друг от друга. Это было неприятное чувство. Он отвел глаза от Киалана и сосредоточился на своей квиддере.
Потом Кленнен стал рассказывать о том, как Маналиабрид попросила помощи у Осфамерона. Осфамерон запел и сделал Кастри видимым. А потом взял свою квиддеру и по одной, только ему известной дороге пошел к границе Темной Страны. Там он начал играть, и несметное множество мертвых явилось, чтобы послушать его. А когда они собрались, Осфамерон запел и призвал к себе душу Адона.
И тогда — в этом месте Морил всегда ощущал сладкий испуг — Кленнен снова понижал голос и говорил:
— Я не стану вам петь ту песню, которую спел тогда Осфамерон, чтобы снова не поднять мертвых.
Осфамерон вывел душу Адона обратно и вернул ее в тело. Адон воскрес, победил Лагана и наконец воцарился в Дейлмарке, став его последним королем. Он был последним, потому что сын Маналиабрид, который должен был стать королем после него, вместо этого захотел вернуться на родину матери.
— И с тех пор, — заключил Кленнен, — в Дейлмарке нет королей. И не будет, пока не вернутся сыновья Маналиабрид.
Морил зачарованно вздохнул. После такого рассказа у него не было настроения петь «Веселых холандцев», и он с трудом заставил себя присоединиться к остальным. Потом он ускользнул в дальний угол склада, чтобы спрятаться от обычных разговоров, и в задумчивости сидел под повозкой, пока Кленнен приветствовал своих друзей, а Дагнер снова тщетно пытался объяснить, как он сочиняет песни.
Ах, если бы такое происходило и теперь! Морилу было ужасно обидно: он, потомок Осфамерона, который дружил с Адоном и мог поднимать мертвых, — а ведет такую неинтересную жизнь. Каким скучным стал мир… Разве можно сравнить Адона, чья жизнь была полна чудес и подвигов, с нынешним графом Ханнарта, который не может придумать ничего лучше, чем подстрекать Юг к мятежам, а сам не смеет носа за перевал высунуть. Или, уныло добавил про себя Морил, взять хотя бы того Осфамерона и нынешнего Осфамерона Танаморила. Тоже очень наглядный пример того, какими заурядными и обыкновенными стали люди. Вот если бы…
Тут течение мысли Морила было прервано вторжением заурядной обыкновенной жизни — в лице Линайны, которая принесла в повозку позвякивавшую шляпу. За ней по пятам шел один из всегдашних нашептывающих господ.
— И вот уже шестнадцать лет… — нашептывал господин.
— Семнадцать, — отрывисто бросила Линайна. — Морил, очнись от грез и пересчитай деньги.
Морил неохотно выбрался из-под повозки. В эту минуту Кленнен повернул голову, и его голос гулко разнесся по складу:
— Нет, он нисколько мне не понравился. Когда я в последний раз был в Нитдэйле.
Эти слова сопровождал взгляд, который заставил нашептывающего господина стушеваться и отступить в толпу. Морил наблюдал за его исчезновением немного озадаченно. Ему почудилось, что этот тип был как две капли воды похож на нашептывающего господина из Дерента.
Заработок оказался неплохим, что порадовало мать. А Кленнен был в прекрасном расположении духа, потому что один старый знакомец подарил ему кусок говяжьей вырезки. Вырезка была нарядно-красная и нежная и обернута листьями, которые сохраняли ее свежесть. Кленнен бережно убрал мясо в шкафчик. Пока они ехали через Крейди под легкой моросью, он с энтузиазмом говорил об ужине. К немалому неудовольствию Брид, Киалан дожидался их под деревом сразу за городом.
— Ха! — сказала Брид. — Его не интересуют наши представления, этого господина Гордеца! Ты его заметил, Морил? Он ловил каждое слово!
— Да, — ответил Морил.
Пока красное мясо шипело над огнем, Брид с напускной невинностью сказала Киалану:
— На представлении отец рассказывал одну из историй об Адоне. Ты хоть какую-то из них знаешь?
— Знаю. Скука смертная, — заявил Киалан. — Магия там всякая…
— Так я и знал, что ты это скажешь! — возмутился Морил. — Я же видел…
— Тихо! — прикрикнул Кленнен. — Вы мешаете мясу. Ни слова, пока оно не приготовится.
Мясо, безусловно, заслуживало уважения. Даже Киалан ничего не мог сказать против него. После ужина они поехали дальше. При всей своей беззаботности Кленнен, похоже, не меньше Морила спешил снова увидеть Север. Он не давал Олобу выбрать лужайку, пока солнце почти не зашло, а небо впереди не превратилось в нагромождение лиловых облаков, прорезанных алыми линиями.
