Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Врач взглянул на мои оголенные, уродливые от опухоли икры, поднял на меня невозмутимо-изумленные глаза и раздельно, внушительно скомандовал:
– Извольте выйти вон! Вы здоровы!
Не верил своим ушам и замер на стуле в оцепенении, в немой неподвижности.
Глаза врача как-то странно замигали:
– Нахал!.. Я тебе говорю или нет??
Как подхваченный пружиной, я вскочил со стула и начал надевать сапоги. Руки и ноги дрожали от жгучей обиды. Когда я оделся, врач фельдфебельским басом крикнул:
– Кру-гом!.. В казармы шагом ма-арш!
Больше в околодок никогда не пойду.
* * *
На уроках словесности никак невозможно удержаться от смеха.
Нарушаю смехом торжественное благочиние, и меня наказывают. Получил уже пять нарядов вне очереди.
Глупее солдатской словесности ничего нельзя и придумать.
Отделенные и взводные в словесности сами ничего не смыслят. Коверкают слова уморительно.
В нашей роте ни один человек не может выговорить правильно слово «хоругвь»[2]. Говорят: «херугва».
Нужно знать всех особ царствующего дома.
Нужно знать все военные чины от ефрейтора до главнокомандующего.
Нужно знать фамилии всего ротного, полкового, бригадного, дивизионного и корпусного начальства. Всю эту тарабарскую премудрость мы как попугаи зубрим ежедневно.
Фамилии у начальства трудные, запомнить их – мука.
Штабс-капитана фон-Таубе солдаты зовут: «Вон Тумба».
Поручика Зарембо-Ранцевича – «Репа в ранце».
Подпоручика фон-Финкельштейна – «Вон Филька Шеин».
«Вон Тумба» и «Репа в ранце» вносят некоторое разнообразие в серую казарменную жизнь.
Когда я разражаюсь гомерическим хохотом, взводный грозит набить мне «морду».
Пока еще не бил. А человек он «сурьезный», пожалуй, что и набьет когда-нибудь.
Тяжела ты, серая шинель!
* * *
Рано утром вызвали в кабинет к ротному командиру. Вежливо пригласил сесть.
– Вы студент?
– Уже закончил, ваше высокоблагородие.
– Мы направляем вас в школу прапорщиков. Получили приказ. Через неделю вас возьмут из роты. Война, видимо, затянется. Предстоит большой спрос на офицерский состав. Вы рады, конечно? А теперь пока идите отдыхать, Я сделаю распоряжение, чтобы вас не выводили больше на строевые занятия.
– Ваше высокоблагородие… Я не поеду в школу прапорщиков.
На лице капитана удивление и, кажется, искреннее.
– Это почему-с? – голос звучит иронически.
И эта ирония замораживает меня. Становится неловко.
Говорить с ним не хочется.
– Не желаю.
– Полагаю, это не секрет? Объясните, пожалуйста, причины уклонения?
– Я не хочу занимать командную должность.
Он сокрушенно покачал головой.
– Это очень прискорбно. Ну, что ж. Я уважаю и мнения других. Только вы это мненьице оставьте уж лучше пока при себе. Думайте там себе, как хотите, по влиять в этом отношении на других – боже вас сохрани! Вам придется тогда познакомиться не только с полковой гауптвахтой, но с учреждениями, более приспособленными для исправления вредного направления мысли. Я в этом тверд, как скала. Имейте в виду: не потерплю!
Когда я по его предложению поворачиваюсь на каблуках и шагаю к двери, он кричит мне вслед:
– А все-таки подумайте еще о школе. Рапорт я отложу до завтра.
Я остался при своем первоначальном мнении.
* * *
Немцы успешно продвигаются к сердцу Франции. Передовые колонны немецкой армии находятся в двухстах пятидесяти километрах от Парижа. На подступах к «городу революции» идут кровопролитные бои. Потери с обеих сторон колоссальны.
На нашем фронте пока затишье. Наши войска только разворачиваются.
Немцы нас не беспокоят.
План немецкого командования слишком ясен: сначала раздавить французов и затем всей силой обрушиться на неповоротливую русскую армию.
В связи с «предстоящими событиями» во Франции образовано министерство «национальной обороны».
Военное министерство возглавляется Мильераном. В кабинет входят также и Жюль Гэд, Марсель Семба. Эти люди называют себя социалистами.
В Петербурге ходят упорные слухи, что Париж в скором времени будет занят немцами.
В печати появляются, вероятно, продиктованные французским посольством в Петербурге, осторожные заметки, напоминающие о том, что русская армия должна помочь союзникам отстоять Париж.
* * *
Анчишкин и Граве тоже отказались идти в школу прапорщиков. Оба рвутся на фронт, у каждого свои соображения.
Граве боится, что война закончится через несколько месяцев и ему не придется понюхать пороху.
Анчишкин торопится громить немцев и между прочим собирать материалы для поэм.
Мне, Граве и Анчишкину пристрочили красные погоны с пестрыми кантиками по краям.
Не хотел надевать. Фельдфебель пригрозил гауптвахтой. Гауптвахта – панацея от всех зол.
Погоны вольноопределяющегося дают некоторые плюсы и минусы.
Плюсы: офицеры стали более вежливо обращаться: вместо ты говорят вы. Только ефрейторы по-прежнему мне тыкают. Для них не существует фетишизма пестры-кантиков. Ефрейтор – выше закона.
Минусы: изменилось отношение солдат. Почувствовали во мне чужого человека. Мои «странности», на которые они раньше не обращали внимания, всплыли теперь перед ними в новом фантастическом свете.
Вчера в обед я слышал, как новобранец Зимин говорил по моему адресу:
– Не иначе – для шпионства за нами приставлен. Почему он ходит с книжкой? Почему записывает все, что ни скажешь?
– Правильно!.. Правильно! – подтвердил собеседник.
– По всем признакам барин, а спит с нами в казарме. Зачем?
– Шпиен!.. Остерегаться надо. Начальство при нем ругать не след. Упекут живо, сволочи.
* * *
Второй взвод – Бондарчука – это своего рода штрафной батальон.
Пружинистый, сухой, с жестким взглядом глубоко ввалившихся серых глаз он все занятия превращает в уроки мордобития.
Особенно неистовствует на колке чучел при изучении ружейных приемов.
Очень своеобразный бокс: одна сторона наносит удары, а другая, не защищаясь, принимает их как должное.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
