Конечно, рано или поздно генерал из своих странствий возвращается. И подарки привозит заморские, необычные. И в постели штурмует ее тело с таким всесокрушительным напором, что любой молодой позавидует. И даже дважды, трижды свои атаки за ночь пытается повторить. Да только Гале такая полуслучайная связь, раз примерно в месяц, мало подходит. Она, как всякая женщина, более всего ценит стабильность: чтобы милый был рядом – хотя бы вечерами и ночами, но каждую ночь. И не нужно ей сувениров заграничных, рассказов о местах диковинных.
Вдобавок надо признать, что, возвращаясь на короткую побывку домой, Иван Петрович оставался чрезвычайно важным. Лучи всемирной славы и многомиллионной любви, что над советским космонавтом распустились, на генерала отсветом пали и его возвысили. Даже в те недолгие часы, когда генерал оказывался подле Гали, только и слышалось от него: да мы с Юрой… Да я Юре сказал… Да Юра того-сего не понимает, мне его учить приходится… Будь тогда на дворе другое время или другое общество, Гале впору бы заподозрить в их отношениях нечто порочное, однако ничто не могло оказаться более далеким от гомосексуализма, чем взаимоотношения пятидесятилетнего советского генерала с двадцатишестилетним советским майором в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Однако иголочка ревности к космонавту сердце Иноземцевой покалывала. Еще полгода назад она у генерала была единственное любимое чадо, в одном лице как бы и дочка, и любовница, и жена. А теперь у него словно сын родной, конкурент появился. Вдобавок Галина по обмолвкам-недомолвкам Провотворова понимала, что в отряде космонавтов, коим ее супруг невенчанный-нерасписанный командует, и новые орлята-соколята подрастают, скоро и их на орбиту Земли (и во всемирную известность) выпустят.
Да еще секретность эта проклятая! Никогда не было известно заранее, когда и куда Иван Петрович отправится и на сколько: то ли в поездку заграничную со своим Юрочкой ненаглядным, то ли на таинственный полигон (где, кстати, ссылку непонятную первый Галин муж, Иноземцев, отбывал). Однажды она посчитала: за месяц генерал провел рядом с ней, дома, три ночи и два вечера. Да и те, спокойные семейные вечера развивались по одинаковому сценарию: генерал переодевался в трофейный халат и садился перед телевизором с кипой не прочитанных за время отсутствия газет и журналов. Проходило три, много пять минут, и очки его сползали на кончик носа, голова падала на грудь, и гостиная оглашалась руладами генеральского храпа. Приходилось будить, в постельку сопровождать – где временами Провотворов все-таки вспоминал, что он как-никак теперь вроде молодожена. А порой и об этом забывал.
Короче, в отношении Гали генерал успокоился, расслабился. Не стало даже разговора, чтобы куда-нибудь совместно сходить: в ресторан, в театр или в тот же бассейн «Москва». А на запросы Гали о совместном культпоходе он только отвечает: обратись к ординарцу моему, Макаркину, он тебя любыми билетами обеспечит. «Да не нужен мне билет без тебя! – начинает сердиться она. – Я хочу быть с тобой! И чтобы ты был рядом!» Но тут Провотворов менял тон и принимался уговаривать: «Галочка, да пойми ты, время такое, видишь, что делается, никогда такого не было, все впервые творится, первый человек в космосе – наш, советский. Ты потерпи, все устроится, наладится, устаканится».
Задевало и отношение генерала к пасынку – Юрочке. Никакого отношения, впрочем, не было. Подарки ему Провотворов из своих вояжей, конечно, привозил (не соответствующие возрасту, правда, – из Англии, к примеру, железную дорогу) – и то хлеб. Но, кроме редких актов дарения, генерал малыша просто не замечал. Нет бы приласкать или взять на руки – смотрел на ребенка с плохо скрываемой брезгливостью. И это тоже задевало и обижало.
Вот и получалось: при живом муже – даже, если считать Иноземцева, при двух супругах – Гале приходилось коротать вечера в одиночку. Точнее, как какой-то брошенке, наедине с сыночком. И ничто ее не радовало. Ни четырехкомнатная квартира с видом на Кремль. Ни мебель, специально сконструированная для этого дома скульптором Иофаном – да и как она может радовать: черно-коричневая, неудобная, с жестяными инвентарными номерами. И даже сыночек Юрочка в восторг ее совсем не приводил. Ну да, он милый, лепечет чего-то, топает своими ножонками, лазит всюду. С ним забавно бывает поиграть, поучить его чему-нибудь, книжечку почитать, сказочку рассказать, песенку спеть. Однако довольно быстро она от него уставала. Слишком непомерным казалось ей то внимание, которое требовалось, по-хорошему, ему уделять. Не получалось у нее раствориться в младенце целиком – как доводилось, рассказывали, другим мамочкам.
Да и мысли о будущем не давали расслабиться. Сейчас она – здесь, в провотворовской квартире в Доме правительства – кто? Формально и официально – решительно никто. А случись с генералом, не дай бог, чего? Он вечно летает, то на военном аэродроме находится, то на полигоне. А самолеты, бывает, бьются. И ракеты взрываются. И если Провотворова в один ужасный день вдруг не станет – что будет с ней? А ничего. Здесь она никто, и ей ничто не принадлежит. Придется съехать и коротать век с милым, но постылым Владиком. Наверное, опять в съемном домике с русской печью и удобствами во дворе.
Иван Петрович ведь оказался таким же, как все мужики: чтобы заманить ненаглядную, чего только не наобещал. А как добился своего – над ним не каплет. Все посулы забыты, все обещания побоку. Мне хорошо живется – а как там ты, дорогая, себя чувствуешь, мне неинтересно.
Вдобавок и другое имелось обещание, что дал генерал молодой женщине, – по-своему даже гораздо более интересное, чем женитьба. Замужество – оно что! Миллионы и миллиарды создавали семью, ячейку общества. А вот то, что однажды сорвалось с уст Провотворова… То, что он сказал ей, когда они переходили поздно вечером Большой каменный мост, возвращаясь с приема в Кремле по случаю первого полета в космос… То, что Иван Петрович изрек четырнадцатого апреля шестьдесят первого года… Вот это – да! Ради такого можно перенести и перетерпеть все. Подумаешь, одиночество в четырехкомнатной квартире! Да Галя ради этого – особенно глядя на то, как Юру Самого Первого принимают во всех странах и чествуют, – готова в землянке жить! Хлебом с водой питаться! Тренироваться как проклятая! Самолет научиться водить! С парашютом по десять раз на дню прыгать!
Да-да, вернуться в парашютный спорт ей очень хотелось. Как всегда, когда становилось больно, плохо или трудно, она начинала мечтать: вот они едут на полуторке на груде парашютов на аэродром. Вокруг мальчишки, они трогательно помогают и по-рыцарски ухаживают за нею. Вот они все вместе в самолете, «мешки» за плечами. Вот она подходит к распахнутому люку, толчок – и полет! Огромная земля, огромное небо, свист ветра в ушах!
И Галя решила: когда бы ни приехал в следующий раз Провотворов, в каком бы настроении ни пребывал, какие бы подарки ни привез – она должна с ним поговорить серьезно. Не стесняться, не чиниться и его возраста и звезд на погонах не бояться. А обсудить с ним, как взрослая женщина, две темы, два пункта: а) их совместное проживание и будущую женитьбу и б) полет в космос первой советской женщины. Второе было даже намного интересней первого – хотя, надо признаться, и гораздо сложнее. Или генерал тогда, вечером четырнадцатого апреля, наклюкавшись кремлевского коньячку, просто болтал? Шутил, балагурил?
