«…диалект, на котором изъясняется испытуемый, определён как разновидность нямри-урду-ученга (язык повелителей людей), на котором говорит большая часть коренного населения северо-западной части Южной Лемуриды. Имя испытуемого — Ляльялочеруппачакка (Временно Притихший Небесный Гром), принадлежит к племени Тахха-урду (Люди Зарослей). О сути явления сообщил следующее:
Бородатый человек, сошедший с большой лодки, поселился на склоне малой куксо (вероятно, груди) великой скво (женщины), плоть которой есть земля. Он построил хижину возле грохочущего молока великой скво (возможно, горной реки), и все урду (люди) поразились его бесстрашию. У него было много «затаившихся раскатов разящих молний» (вероятно, автоматических винтовок) и других диковинных вещей. Он помогал добрым урду против злых урду с железными головами, обтянутых зелёной пятнистой кожей (вероятно, солдат в касках и «хаки»). Однажды он бродил по каменоломням древних урду и разбудил сурового (злого, могущественного) духа Тлаа, и тот покорился ему. Потом этот человек стал стар и немощен, а потом умер, и пробуждённый дух Тлаа стал свободен (пуст, неприкаян). Нельзя жить на той земле, где есть дух, который могуч и пуст (неприкаян, свободен). И большим лодкам нельзя приближаться к земле великой скво, потому что неминуемая гибель настигнет тех, кто незваным ступил на этот берег, и разрушены будут их хижины в далёкой земле, и всех их близких ждут великие несчастья. На эту землю дух Тлаа допустит лишь тех, кто наполнит (пленит, утешит) его».
Глава 2
31 августа, 18 ч. 10 мин., Монастырь Св. Мартына.
— Значит, слушай, что тебе отец-настоятель передать велел. — Саул присел рядом на корточки возле корзины, наполненной только что собранным виноградом. — Сначала выслушай, а потом поступай как знаешь.
Онисим не ответил. Он сорвал с куста последнюю гроздь, начал отщипывать от неё по ягодке и отправлять в рот. Видения его не посещали уже третьи сутки, даже во сне. Больше всего он опасался, что вот сейчас ему укажут на ворота и надо будет куда-нибудь идти — то ли обратно на пляж, то ли в комендатуру, где его уже, наверное, не ждут, то ли просто куда подальше.
— Слушаешь, что ли? — Вопрос был не лишним. Бывший поручик уже давно заметил за собой, что приступы глубокой задумчивости временами начисто отключают его от внешних раздражителей.
— Говори, слушаю.
— Здесь тебе нельзя оставаться. Ещё день-два, и придут за тобой.
— А вам-то какое дело? — поинтересовался Онисим, разминая языком очередную ягоду. — И что будет? Я не прятался.
— Не прятался, а надо бы… — Саул с опаской огляделся. Виноградник одной стороной примыкал к стене акрополя и был огорожен шатким заборчиком, за которым проходила тропинка, а по ней к морю спускались «дикие» отдыхающие. — Отец Фрол зря говорить не будет. Так и сказал: доли своей ему не миновать, только за казённый счёт такие дела не делаются.
— Какие дела?
— Вот сам сходил бы и спросил, — с лёгкой обидой в голосе отозвался монах. — Ты и не ведаешь, к кому тебя Господь привёл. Благодать на нём, на отце-настоятеле. Третьего дня к нам сам епископ всея Таврийского уезда приезжал перед Малым Собором, так с отцом Фролом часа три говорил в келье, советовался о чём-то. Ты давай сходи-ка правда к нему, а я корзинку твою отнесу.
Саул, явно старавшийся избежать новых вопросов, схватил корзину и шустро понёс её к давильне.
Значит, и у этих вдруг возник странный интерес к бродяге с трёхлетним стажем… И епископ, похоже, не зря приезжал. Всё чаще спина чувствует любопытные взгляды, а уши слышат торопливое перешёптывание братии. Так, корзина уже убежала, ягоды на кусту кончились, значит — свободен… А вон и брат Ипат стоит возле открытой железной калитки и рукой машет — подзывает. Ну, с этим братом лучше не расслабляться. Шагов пятьдесят до него. Надо его как-нибудь проучить, когда будет не при исполнении. Только они всегда при исполнении, даже когда спят, им, наверное, трубящие ангелочки снятся. Благодать оптом и в розницу. Святая водица в посуду клиента… А теперь — рысью! Не стоит утомлять ожиданием ближнего своего. Кстати, как это кроссовки до сих пор не развалились? Как будто их тоже благодатью зацепило.
— Иди за мной, — чуть ли не приказал рыженький Ипат и, повернувшись к Онисиму спиной, двинулся по дорожке, посыпанной мелким гравием.
— Куда? — Онисим не сдвинулся с места, надеясь, что монах попробует повторить свой подвиг недельной давности. — Если к настоятелю, я и сам дорогу найду, а если на выход — тем более.
— Иди куда хочешь, только за мной, — отозвался Ипат, не оборачиваясь, и можно было представить, как прячет он в своей реденькой бородке кривую усмешку.
Впрочем, не всё ли равно, куда идти, что делать, с кем беседовать… Вроде бы болячки на поверхности души начали подсыхать, и надо этому тихо радоваться, наплевав на всё остальное — и на прошлое, и на будущее, и на спину рыжего брата Ипата, за которой надо следовать, хоть она и загораживает почти всё видимое пространство.
— Эй, брат Ипат, а скажи, пока идём, где ты так драться научился? — Онисиму внезапно захотелось слегка подразнить своего «конвоира». — Ты не из наших?
— Из каких это ваших? — Монах остановился так резко, что Онисим чуть было не наткнулся на него.
— Из отставных бойцов спецназа.
— Нам, смиренным инокам монашеское звание издревле не позволяет носить оружие, кроме как по особому разрешению Малого Собора в случае угрозы Церкви или стране, — охотно начал объяснять Ипат. — Но не можем же мы быть беззащитны. В любой семинарии, пока монастырское единоборие не освоишь, сана не получишь.
Вот как, значит! Раззудись, плечо! Эх ты, удаль монастырская…
— А монахини — тоже?
— А сестры — особо.
Интересно люди живут, не то что некоторые… Но расспрашивать далее почему-то не хотелось, да и дверь в покои настоятеля была уже рядом, а брат Ипат куда-то исчез, словно в воздухе растворился.
Постучаться или не надо? А то явится отцу-настоятелю вместо благодати этакая рожа с четырёхдневной щетиной на красном обожженном подбородке…
Но дубовая дверь вдруг отворилась сама, изнутри пахнуло приятной прохладой, слегка сдобренной какими-то тонкими благовониями. Автоматика у них, что ли? Или сам настоятель на расстоянии предметы двигает одною только силою духа? Но надо идти, раз уж зовут. Переступить каменную ступеньку — и вперёд по длинному коридору сквозь строй одинаковых дверей с низкой притолокой, не поклонившись — не войдёшь… Только вот за какой из них та самая келья? Хоть бы встретился кто-нибудь, указал… Нужная дверь распахнулась сама, без посторонней помощи, едва он оказался рядом, и поперёк полутёмного коридора лёгла полоса солнечного блика. Оставалось только войти.
Отец Фрол стоял возле конторки и что-то писал перьевой ручкой в толстой тетради. Во время их первой встречи Онисим так и не разглядел его, и теперь было как-то странно видеть этого высокого, худого, как щепка, старика с юношеской осанкой. Настоятель смотрел прямо перед собой, не опуская глаз, а рука как бы сама по себе продолжала выводить на бумаге какие-то знаки. Солнечный луч, пробиваясь в узкое не застеклённое окно, падал ему прямо на лицо, но он не щурился, а огромные чёрные зрачки были неподвижны. Отец Фрол был слеп. Его глаза ничего не видели, и значит, можно было не бояться удивить его видом своим.
