– А если я не хочу от нее отказываться, нравится мне эта бесконечность?
– Она не может нравиться или не нравиться. Мы не вправе ее выбирать. Она из нас выбирает. Выбирает и ведет за собой. Но об этом позднее. Давай об анатомии математики поразмышляем. С сердцем ты знаком.
– Да, учитель, точка – сердце всего.
– Легкие математики – логика. Логикой она дышит и нас тому учит.
На этом закончился третий урок.
С тех пор любуюсь изяществом ветров. Многие от непогоды прячутся, логика проходит мимо них. Учитель в любое ненастье гнал из темного тепла колодца на улицу – учиться мыслить на ветру: у трав, деревьев, птиц, знамен.
Четвертый урок был веселым: мы из отрезков мастерили крестики, квадраты, треугольники, ромбы, звезды. На нем учитель впервые познакомил с человеком, которого бесконечность позвала за собой. Имя ему – Евклид. Бог даровал ему возможность не взрослеть, до конца дней оставаться ребенком.
– Учитель, разве такое возможно?
– Всё возможно, если есть во что играть.
– А какие игры были у Евклида?
– Игру для себя он придумал сам, и правила для этой игры создал. За это его бесконечность и позвала за собой. А мы за ним пойдем.
На этих словах закончился четвертый урок.
На пятом нам понадобились три пары прямых.
– Зачем столько, учитель?
– В них всё: и мечта, и счастье, и разлука.
– А что есть мечта, учитель?
– Мечта – скрещение. Счастье в пересечении. Разлука в параллельности.
Этими словами закончился пятый урок, вернее, начался и не заканчивается до сих пор. Мечтал о счастье, а оно разлучало. Боялся разлуки, а она преподавала логику. На шестом уроке учитель рассказывал о правилах Евклида. Об игре, в которую играю всю жизнь и не могу наиграться.
«Через два зрачка, кому бы они ни принадлежали: воину, царю, рабу, фараону, – проходит одна и только одна прямая.
Если две плоскости не в вечной разлуке, то местом их общения служит одна и только одна прямая.
Через око, взирающее на прямую, можно провести одну и только одну прямую на вечную разлуку с данной».
Эту песню Евклида об «одной и только одной прямой» пронес через всю жизнь, пропел тысячу раз, но так до конца и не понял, о чем она?
Как-то на одном из уроков спросил у учителя:
– А что было до сердца?
– До сердца правого с левым не было, а так всё было. И до точки всё было, да никто этого не замечал. А ставить ее в начале предложения необходимо, иначе никто и ничего не увидит.
– Скажи, учитель, если соединить несоединимое, что получится?
– Горизонт.
– Он тоже точка?
– Он – ее праздник.
На седьмом уроке учитель познакомил еще с одним человеком, которого бесконечность позвала за собой. Имя ему – Пифагор. Он убедил меня, что кривизны на Земле почти в три раза больше, чем прямоты. Отец кривизны – конус.
– А кто родители конуса?
– Мать конуса – ладонь, отец – песок. Наберешь в горсть песка на берегу моря, чуть приоткроешь ладонь, и на твоих глазах родится Царь кривизны – конус. Он первым из всех начал точку ставить в начале, а не в конце.
Восьмого урока не было.
– Восемь – это слишком. Дальше иди сам. Главное, не забывай ставить точку в начале предложения, глаза всему нужны до, а не после.
В том, что стал учителем, моей заслуги нет. Ставь точку в начале предложения, делай его зрячим, и дети всё прочитают сами и поймут всё, а тех, кто, как отрезок, не откажется от бесконечности, она позовет за собой.
Мне повезло с колодцем – в домах, квартирах, дворцах точки не живут. А я побывал, и учитель ко мне туда пришел и учил меня в ней, не в классе. Всё, ухожу, вернее, возвращаюсь. Хотите спросить, куда? Спросите.
В точку.
Буковка
Живу между фабриками. Мужики на мебельной работают, бабы – на кондитерской. Девки на поселке сладкие, парни стройные. У меня всё как не у людей. После армии в институт поступил. Девчонки сладкие во снах являлись – наяву не перепадало. Любопытство подводило. В институте все на джинсе помешаны. Ни парни, ни девки – студенты, одним словом.
Юбку носила самая строгая девочка на курсе. И косы, и банты, и кофточки с пуговичками. Звали ее Буковка. Какая – никто не уточнял. Буковка и Буковка. На танцы не ходила, в библиотеке с книгами общалась.
Солнце ее коленей не знало выходных. В пасмурные дни меня тянуло в библиотеку. Как подкатиться, не знал. На поселке с этим делом просто: тискали, по визгу определяли – по вкусу пришелся или нет. Эрудицией хромал на обе ноги. С каких слов разговор начать, как ресницы ее от книг приподнять?
Буковкой за глаза звали. Имя ее на первую букву начиналось, на последнюю заканчивалось. Аня.
Однажды решился, подсел поближе:
– Человек по образу и подобию Божьему создан, а книга?
– Вас что, это серьезно интересует?
– Очень.
– Знаете, я людей сторонюсь, если когда-нибудь поверю в вас, расскажу.
Так познакомились. После провожаний на ты перешли.
– Ты какая буковка из тридцати трех?
– Зачем тебе это знать?
– Я всё хочу знать о тебе.
– Когда станем ближе, может, и скажу.
Пришлось книги читать, правда, из-за солнца ее коленей почти ничего не запомнил. Целоваться начали через год.
– Положено со щек.
– Там у тебя очки.
– Ты скажи, я сниму.
– Буковка, мне солнца не хватает.
– Чем я могу помочь?
– Молчи, всё сделаю сам.
Чем больше целовал ее колени, тем ярче они светили мне. Со своих почти не вставал.
– Ты какая буковка?
– Предпоследняя.
– А дальше?
– А дальше не скажу.
Отчислили за неуспеваемость. Дальше трех страниц ни в одной книге не продвинулся. Мне хватало двух коленей.
– Ты пойми, люди книги у птиц подсмотрели: не читая, не полетишь.
До губ, до щек и не дотянулся, – до коленей, дальше не вырос.
Свадьбу справляли в общаге. Пришел с огромным букетом, спасибо июлю, у него в полях цветов красивых много.
– А ты чего тут?
– Спросить пришел.
– Спрашивай.
– Ты какая буковка?
