— У него, конечно… остались. Неужели он правда сгорел? Он же мой товарищ. В школе вместе учились…
Бутылочкин опустил голову и принялся рыдать, размазывая кулаками слезы. Оперативники принялись его успокаивать. Не дело для мужика — сопли распускать. И вообще еще неизвестно, чьи кости на пожаре обнаружены. Человек-то, может, живой — живее некуда. Разве так не бывает? Не реви, мужик.
Еле уговорили, успокоился, чмокая налимьим ртом и шмыгая носом.
— Подпиши протокол, Николай Григорьевич.
Бутылочкин не глядя подписал его.
— Читать надо, Коля, — подсказал Федор Палыч.
— Да ладно…
Не до чтений убитому горем мужику. Сейчас он пойдет и добавит на старые дрожжи, помянет товарища. Чтобы ему жить и никогда не умирать.
— Ну, мы пошли тогда. Ты уж как-нибудь тут сам. Мужик все-таки…
Опергруппа возвратилась к пожарищу. Подвели итоги. Получалось негусто. Если ворошить дело — точный «глухарь» получится, который никогда не раскроешь. По неосторожности, получается, пострадал человек, по пьяному делу, из-за собственной глупости. На том и порешили: паяльная лампа виновата. Паял, лудил, а может, бочку из-под бензина обжигать надумал — она и взорвись. Иначе для чего человеку в хозяйстве паяльная лампа. Вон она стоит. Из золы тоже выскребли.
Посмотрели вокруг дома. Следы от машинных колес на земле отпечатались. В них залили гипс и, дождавшись, когда он схватится, на всякий случай приобщили к протоколу осмотра, приписав к основному тексту факт их обнаружения и изъятия. Машины, однако, след простыл. Что это была за машина? Кто в ней приезжал и для каких дел? Точно, к Кожемякину приезжали. Иначе зачем ставить ее впритык к дому в самом проулке? Значит, были какие-то дела к полковнику. И на этой же машине уехали. И никто их не видел. Смотреть некому потому что. Известно, кто на таких нынче ездит. Шайбовороты все одни. Короче говоря, мало пищи для восторга после этого осмотра.
И опергруппа, сев в микроавтобус, убралась в Ушайск. А Федор Палыч, почесав в лысой голове под фуражкой, вновь надел ее, поправил и вдруг испытал жуть одиночества, стоя у пустого места. Никогда с ним такого не было, а ведь еще предстояло провести ночь в пустом доме. До первого катера. Завтра же надо смыться в город. По будням в деревню теперь он больше не ездок…
Бутылочкин между тем, заперев за убывшей группой ворота, обошел и тщательно проверил двор и огородные ворота. Затем поднялся в сени и, глядя вверх, позвал:
— Михалыч, а Михалыч…
В чердачном проеме появилось лицо Кожемякина.
— Слезай, Михалыч, — позвал он, — кажется, пронесло…
— Меня чуть тоже не пронесло. Ослабел что-то я в последнее время.
Он опустился по прибитым в углу перекладинам и принялся обирать с себя паутину.
Бутылочкин, наклонившись под умывальником, плескал в лицо воду.
— Изревелся весь, — ворчал, — пока с ними разговаривал. Прямо не знаю, как увижу милиционера, так плачу. Даже тошнит, ей-богу. Там же машина оставалась. Куда она могла деться? Выходит, там четвертый был? Где он торчал, когда мы к ней подходили? Она же должна сгореть. Там же рядом совсем…
— Получается, упустили мы его. Услышал стрельбу — и в кусты. Возможно, там и выжидал. А припекать стало, сел в машину и ушел…
Друзья поникли. Было от чего. Шарики за ролики заходят от нынешней жизни. И если тот гусь видел их, значит, обоих могут взять в оборот. С Бутылочкина и взять-то нечего — гол как сокол. Тайнами никакими не обладает, валютными запасами тоже. Влиянием в правительственных кругах не пользуется. Зато влез не вовремя со своим мушкетом, куда не просили. Кто он такой, Колька Бутылочкин?! Взял и вляпался. Рвать надо помаленьку из деревни, пока трамваи ходят. Пока не перекрыли как есть все дорожки. Если сорвался с крючка водитель, то в городе уже известно о происшедшем в деревне. Милиция съехала — жди гостей. Все тех же. Настоящих бандитов. Большой руки…
— Машиной мы не смогли бы воспользоваться, — рассуждал полковник. — Доедешь до города, а там бросай.
— Зато след от деревни отвели бы…
— Какое это теперь имеет значение? Четвертый-то жив остался. Может, это к лучшему. Пока бы в машине копались, он бы нас издырявил…
— И такое могло быть, — соглашался Бутылочкин. — Хорошо, хоть оружие собрали. Не побрезговали…
Они сидели на кухне в углу, на широкой лавке, и широкая закопченная кастрюля стояла перед ними на столе.
— Продолжим? — спросил Кожемякин и достал из сумки початую бутылку. — Пока еще есть время… Значит, говоришь, прапором на Кавказе служил?
— И на Кавказе. И на Дальнем Востоке потом. Теперь сижу на мели, поджав хвост. Пенсия, сам знаешь, — для поддержки панталонов. Дети не определены, ученики. Служил бы, может, до сих пор, но полк расформировали…
«Служил бы… но расформировали…» Беда. Зато полковник сам ушел, вдребезги разругавшись с начальством, дав волю собственным чувствам.
Елизаров и Кожемякин были рады встрече, хотя и получилась она кровавой. Они не виноваты. Их к этому принудили. Оба они любили свою деревню, потому и встретились здесь. Оттого и Федор Палыч сюда наведывается. И это не случайность.
Полковник наполнил граненые стаканчики. Прапорщик открыл кастрюлю. Оттуда шел пар — молодая картошка сварилась.
— Что ж ты огород весь не засеял, полоску оставил?
— Как чуял, что бегать летом придется, — усмехнулся прапорщик. — А на самом деле — семян не хватило.
Они подняли стаканчики и чокнулись. Они давно не виделись. Однако чем так видеться, лучше совсем не встречаться. Лучше обегать Дубровку стороной — пусть снится по ночам. Перетоптаться можно…
— Жива у тебя «драгунка»? — вспомнил полковник.
Бутылочкин лукаво прищурил глаз. Затем приподнялся, подошел к печи и, нагнувшись, стал искать в подпечке. Вытащил оттуда за веревку продолговатый предмет, обмотанный куском простыни. Сидя на коленях, принялся разматывать, пока в руках не оказалась шашка. Настоящее холодное оружие. С ножнами и рукоятью.
Бутылочкин вынул клинок. Чистая сталь тускло блестела.
Он тронул сталь ладонью и, уцепив за эфес, чуть приподнял над собой.
— До сих пор жуть берет, — сказал. — Не верится, что таким оружием когда-то воевали. Как возьму в руки, так и робею… Масло снять надо. В армию уходил — смазал. Боялся, заржавеет. Вот чем наши деды доставали себе победу. Настоящие были казаки. Не чета нам. Знаешь…
Полковник знал. Он слышал и о «расказачивании», когда казак вдруг сделался обычным крестьянином, и о последовавших после этого репрессиях. Они бы еще поговорили, но пора им уже уходить. Об этом тоже полковник знал. Он чувствовал, что скоро за ними придут. И то будут совершенно другие люди. Поэтому сказал:
— Пора, Коля. Ой как пора. Все, что собрала здесь группа, пошло по кругу. Информация собрана в первую очередь о тебе. Уверен: сюда уже летят бойцы. Пусть их называют быками или еще как-то. Неважно. Они постоянно торопятся. Я их знаю по своему опыту. Обыкновенные быки здоровые. И не страдают искривлением извилин головного мозга. С конем только не знаю вот, как поступить. Может, возьмешь на воспитание Резидента?
