Поднимаясь к себе, я увидела луч света под дверью квартиры Ирэн. Я спустилась вниз на этаж и вошла. У нас есть копии ключей от квартир друг друга. Квартира была освещена, и музыка Кейта Джарретта доносилась из ее спальни. «Кельнский концерт», один из любимых дисков моей сестры.
— Это я. Ты уже легла?
Панический голос из глубины комнаты:
— Не заходи, я иду!
Я ищу фруктовый сок в холодильнике, когда она заходит в кухню, немного задыхаясь, с розовыми щеками, завязывая пояс своего пеньюара, с наглым и несколько виноватым видом, который я называю «ветер в голове».
— Ты не одна?
Она с достоинством запахивает пеньюар:
— Это… тебя не касается.
— Ирэн… не играй со мной.
— Это Джим.
— Джим?
— Джим Литтл Хорз.
— Сидящий Бык?
— О, я тебя умоляю, Джудит, этот юмор… ограниченный…
— А что, он не Сидящий Бык?
Она нехотя это признает. Я наливаю в стакан томатного сока и смотрю, как она ждет, не скрывая свое нетерпение, что я выпью его и уйду. Я не тороплюсь.
— Ты меня поразила, Ирэн! Я не знала, что ты такая шустрая.
Она быстро заводится:
— Ты спишь с типами, которых даже не знаешь, которых уже больше не увидишь, и ты мне читаешь мораль? Мир перевернулся!
— Я не читаю тебе мораль, я удивляюсь, что для тебя, которой требуется хотя бы минимум интеллектуальной гармонии перед ко…
— Но что ты об этом знаешь? Что ты думаешь? Ты считаешь, что он дурак, потому что он скачет на лошади?
Это ужасно, я стерва, я это признаю, но я обожаю злить мою сестру:
— Не нервничай, Ирэн! У меня нет никаких предубеждений… Кроме того, что он заставил нас потерять час… Он хорош?
Она удивляется:
— Не будь вульгарной, пожалуйста!
— Это твоя личная жизнь, прости… Я у тебя возьму половину багета на завтра.
Я притворяюсь, что ухожу. Конечно, она меня задерживает:
— Это необыкновенно…
Она начинает шептать, ее щеки краснеют, она то и дело оглядывается.
— У меня этого не было с…
— Спелеолог?
— Да нет, тот тип был забойщиком… Нет, с Джимом это…
Она не успевает закончить рассказ, так как тот, о ком шла речь, собственной персоной заходит в кухню: в расстегнутой рубашке, открывающей впечатляющий торс, широко улыбаясь, растрепанные волосы придают ему юный вид, что контрастирует с суровостью его черт.
— Хай, Джудит! Прости за тот случай.
Очевидно, он не затаил на меня злобу за вечер. Я не могу ему уступить в вежливости:
— Не извиняйтесь, это было очень глупо, этот садовый вигвам.
Джим открывает холодильник, достает оттуда полную бутылку молока и выпивает из горлышка все без остатка, не останавливаясь. Мой взгляд переходит от него к ней: мужчина, название профессии которого не оканчивается на лог, и женщина в переходном возрасте, восхищенная, с ликующими глазами. Моя сестра. С мужчиной. Мне кажется, он был хорош.
— Хорошо, я тебя не выгоняю, но завтра я встаю рано.
Я не скрываю своего удивления. Как правило, Ирэн валяется в постели все выходные, тем более если в постели есть мужчина.
— С какой стати? Ты идешь на мессу?
Джим отвечает вместо нее:
— Амстердам, на выходные.
— Что вы собираетесь делать в Амстердаме?
Ирэн вспыхивает:
— В Амстердаме куча занятий! Музей Риджкс, музей Ван Гога, дом Анны Франк…
Джим добавляет, затягиваясь воображаемой сигареткой:
— Кофейные магазины…
Я забыла. Амстердам, Мекка американских любителей травки в Европе, Иерусалим разрешенных наркотиков.
— Следи за ней, Джим. Последний раз, когда Ирэн курила, она вообразила себя персидским ковром и провела четыре часа под столом.
Громкий хохот Джима и смех моей сестры.
Я отправилась спать. Мне не удалось заснуть. Я ворочалась в кровати до трех часов утра, наконец я приняла снотворное, и сон пришел ко мне тогда, когда я повторяла себе, что этот патриций, Патрик, действительно настоящий дурак.
9
Фанни
Видеокамера была действительно гениальной идеей! Она как будто приросла к глазу Карины. Мы завтракаем, а она снимает нас, все наши движения.
— Карина, ты нас раздражаешь!
— Я не вижу, что тут может раздражать, ведите себя так, как будто меня нет.
Марко смеется. Мама входит в кухню, с хозяйственной сумкой в руке, проверяет список покупок. Между прочим она говорит:
— Я взяла бы тунца, я обожаю тунца, и Фанни тоже… Но это слишком дорого!
Марко опускает руку в карман, достает пятидесятифранковую купюру и протягивает деньги моей матери:
— Возьмите тунца, Мэгги, я тоже его люблю.
— Я не это имела в виду, Марко, — говорит она, убирая деньги в карман.
Марко говорит, что это ему приятно.
— И если бы вы купили булочки, я бы с удовольствием их съел.
Карина избалованно фыркает за камерой. Она снимает, как Мэгги выходит из комнаты и возвращается, когда мы начинаем целоваться.
— Ты долго собираешься нам надоедать?
— Ваши лица так интересны.
— Ну, подойди, если тебе нужны наши лица! Ты хочешь заново снять поцелуй, как в кино?
Она подходит совсем близко, я притворяюсь, что целую Марко, и приклеиваю к ее объективу оберточную бумагу от упаковки масла.
— Ты совсем глупая!
Она бежит как сумасшедшая вытирать камеру, раз шесть повторив: «Глупая, совсем глупая». Марко тихо смеется, чтобы ее не раздражать.
— Ну, а поцелуй?
Он притягивает меня к себе, долго целует.
— Я тебя люблю, Фанни.
— Я тебя тоже.
Как и вначале, когда мы встречались. Даже дольше. Мы познакомились благодаря Розали, точнее, через Тутуна. Я еще училась в парикмахерской школе, на последнем курсе. Розали приходила давать уроки плетения, мы узнали, что живем недалеко друг от друга, поэтому часто мы возвращались вместе. И однажды вечером за ней пришел ее брат, я знала его в лицо, и с ним был парень — потрясающе симпатичный брюнет. Он предложил меня проводить.
В то время у Марко был маленький «фиат», еще более старый, чем 404-я модель. В «фиате» была большая собака, огромный нечистокровный лабрадор, который занимал практически все место. Он принадлежал другу Тутуна, который уехал на каникулы, но Тутун не мог оставить пса из-за Розали, и Марко взял его к себе. Нам удалось втиснуться внутрь, собака брызгала на нас слюной и дурно пахла, так что мы смеялись всю дорогу!
