* * *
По разным данным, численность русской диаспоры в странах Латинской Америки не так уж и велика и составляет сейчас около 150 000 человек. Все эти люди сосредоточены главным образом в странах Южной Америки — в Аргентине и Бразилии (около 110 000 человек), в Парагвае (около 10 000 человек), а также в Уругвае, Чили и Венесуэле.
В целом столь небольшая численность выходцев из России в Латинской Америке объясняется ее удаленностью от Европы, от таких крупных центров русской эмиграции, как Франция или Сербия. Важную роль в этом сыграли и большие дорожные расходы, которые не все смогли себе позволить, специфический климат и экзотические болезни, не сравнимый с европейским уровень экономического, социального и культурного развития, незнание испанского языка. Немаловажным фактором является и то, что многие эмигранты мечтали рано или поздно вернуться на родину (крушение большевистского режима казалось им лишь делом времени), а посему они предпочитали обосновываться в странах, расположенных в непосредственной близости от России.
Что касается адаптации русских эмигрантов в Латинской Америке, то и тут имела место своя специфика. Казалось бы, на чужбине русские люди должны были объединиться. По религиозному принципу, по языковому… Хотя бы для того, чтобы выжить. Однако подлинного объдинения русской эмиграции, по примеру тех же немцев или евреев, в странах Латинской Америки так и не получилось. Этому есть несколько причин, как объективных, так и субъективных. Прежде всего, эмигранты перенесли с собой в Латинскую Америку свои извечные политические распри: «упертые» монархисты терпеть не могли, например, кадетов, стоявших за конституционно-парламентарную монархию и демократические свободы, а вместе они «дружно» конфликтовали с теми, кто приехал после Второй мировой войны и уже прекрасно понимал, что такое сталинский Советский Союз. Даже в лоно православной церкви, как мы уже говорили, проникли семена раздора и нетерпимости.
Т. Ю. Нечаева в статье «Адаптация русских эмигрантов в Латинской Америке» констатирует:
«Все это вносило сумятицу в умы русских людей и способствовало их разобщению. А ведь именно церковь могла бы стать силой, объединяющей всех выходцев из России. Психотерапевтическая помощь христианской религии была особенно необходима для большей части русских эмигрантов — усталых, разочаровавшихся, растерянных, не нашедших себе применения в Европе людей, прибывших сюда без гроша в кармане, но с огромным грузом смутных воспоминаний о России. Для многих из них (главным образом для белой эмиграции) Латинская Америка была уже не первым местом, где они пытались начать новую жизнь.
Таким образом, политические и моральные анахронизмы, по сути, сводили на нет такие объединяющие факторы, как единство языка, культуры, национального характера, религии и прочие. К тому же не нашлось лидера, вокруг которого могла бы сплотиться колония. В результате русская диаспора не представляет собой подлинной общности ни в политическом, ни в религиозном, ни в культурном, ни в социальном отношении».
Пожалуй, единственными исключениями в этом плане стала русская община в Парагвае, объединенная тяжелой войной в составе парагвайской армии против Боливии в 1932–1935 годах, а также монархистская диаспора в Аргентине, включающая в себя несколько сот потомков бывших белых (у них есть своя церковь, свой дом престарелых, свои школы и даже газета «Наша страна» — единственное в регионе издание на русском языке).
Разобщенные русские люди в Латинской Америке довольно быстро ассимилировались.
В настоящее время наибольшее в Латинской Америке количество выходцев из России проживает в Аргентине. По некоторым неофициальным данным, их около 300 000 человек. Но из них лишь около 100 000 человек в той или иной степени владеют русским языком. В остальных странах региона таких людей и того меньше: например, в Боливии количество владеющих русским языком ориентировочно составляет около 3000 человек (это иммигранты из России, а также представители общины староверов, проживающие в основном в департаменте Санта-Крус). В Перу, по оценочным данным, в той или иной степени владеют русским языком примерно 10 000 человек, в Уругвае и Эквадоре — по 3000 человек и т. д.
Третье поколение эмигрантов уже практически не говорит на русском языке.
Т. Ю. Нечаева по этому поводу пишет:
«Потребности выживания вынуждали иммигрантов говорить по-испански, перенимать общепринятый тип одежды, обычаи, образ жизни. Обязательное обучение в муниципальных школах только ускоряло этот процесс. Приехав в Латинскую Америку, русские столкнулись со сложной дилеммой: как совместить необходимость и желание интегрироваться в социальном и культурном отношении в местное общество с возможной потерей своей самобытности.
Первое поколение иммигрантов говорило только на русском языке, но тем не менее их культурная ассимиляция началась сразу же после прибытия в Латинскую Америку, хотя, несомненно, этот процесс был сложным и длительным. Этому поколению было особенно трудно. Они были чужими, их можно было легко обмануть, запугать, присвоить себе результаты их труда. Они были „людьми второго сорта“, их считали нахлебниками, хотя они и зарабатывали на жизнь тяжелым трудом. Русским было еще тяжелее, чем другим иммигрантам: у них не было помощи извне, связей с родственниками в России, они не могли надеяться, что заработают много денег и возвратятся на родину. Они просто были вынуждены приспосабливаться к жизни в новых условиях.
Иммигранты первого поколения, прожившие в Латинской Америке большую часть жизни (многие здесь же обзавелись семьями), не отождествляют себя с местным населением; напротив, считают себя истинными русскими — мыслят и чувствуют российскими масштабами, посещают русскую православную церковь, российские выставки, общаются с русскими друзьями, бережно сохраняют все, что связывает их с родиной, готовя блюда национальной русской кухни, поют русские песни, стараются с детьми говорить только на русском языке.
Второе поколение — дети иммигрантов, рожденные или выросшие в Латинской Америке, провели детство и юность как бы между двумя мирами: русским — дома и латиноамериканским — в школе, вузах, на работе, в других общественных местах. Неизбежное отторжение от культуры, традиций и языка исторической родины, приобщение к новой культурной среде шло у них гораздо быстрее. Отсутствие книг на русском языке и широкой разговорной практики ускоряло этот процесс. Они старались повсюду пользоваться испанским, отказывались от обычаев и традиций, вступали в смешанные браки.
Для этого поколения характерен возросший социальный статус, улучшенные жилищные условия. Проблема материального выживания уже не стояла перед ними в столь острой форме, как перед их родителями, они смогли воспользоваться плодами относительного экономического благополучия и возросшей приспособляемости к местной жизни. Кстати, уже второе поколение стало „терять“ русский литературный язык. В общении между собой они, а их дети еще чаще, стали употреблять переиначенные на русский лад испанские слова. Образовался своеобразный жаргонный язык.
Третье поколение — внуки иммигрантов, в большинстве своем занятые в „беловоротничковых“ профессиях и принадлежащие к среднему классу (среди русских много преподавателей, инженеров, врачей, адвокатов), имеют уже довольно отдаленное отношение к русскому культурному наследию. Они воспитывались в значительной степени латинизированными родителями, имели гораздо меньше русских среди одноклассников, друзей, соседей. Третье поколение иммигрантов ощущает себя аргентинцами, бразильцами, чилийцами и т. д.; практически все говорят только на испанском языке, детям стремятся дать университетское образование и еще чаще, чем их родители, вступают в смешанные браки».
