Подойдя вплотную, она пошарила глазами — лицо Ковбоя обнаружилось не сразу.
— Какой ты высокий! — сказала она.
— В моем деле это очень полезно, — загадочно ответил он.
То есть ни вид, ни тон, с какими отвечал Ковбой, загадочными не были, но смысл ответа был загадкой для Фонтанны. Она представила себе почтовые ящики, висящие на трехметровой высоте, которые, если б не Ковбой, безнадежно пустовали бы. Наверное, подумала она, их владельцы почитают Ковбоя как святого.
— Ты правда знаешь всё?
— Это Бен вам сказал?
— Нет, Римский Папа объявил по радио.
В ответ — ледяное молчание.
Бен уставился на Ковбоя, Ковбой — на Фонтанну, Фонтанна — себе под ноги.
Она прикусила язык — и что это на нее вдруг нашло? Такой хороший малый, а ей вдруг вздумалось отпустить ему колкость — не в ее это духе! И тут ей вспомнился родной братец — тот не мог удержаться, чтобы не съязвить, когда ему задавали вопрос, ответ на который сам собой разумелся. Фонтанна ненавидела и брата, и мать с отцом, и прочую родню, поэтому ей было неприятно ощущать себя хоть в чем-нибудь на них похожей.
— Эти скоты из Ватикана… оставят ли они меня когда-нибудь в покое! — нарушил наконец молчание Ковбой.
— Проклятые католики! — подхватил Бен.
— Чтоб им всем провалиться! — заключила Фонтанна, втайне благодарная Ковбою за то, что он помог ей устранить неловкость.
День клонился к вечеру, солнце садилось, наступало самое приятное время, и Ковбой с надеждой в голосе сказал:
— Давайте выпьем?
Бен и Фонтанна, каждый по отдельности, еще несколько лет назад сделали окончательный выбор между вождением автомобиля и выпивкой — оба решительно предпочли ходить пешком. Так что предложение Ковбоя было встречено с восторгом.
— В саду? — спросила Фонтанна.
— В доме? — спросил Бен.
— На террасе, — усмехнулся Ковбой.
— Виски? — спросил Бен.
— Джин? — спросила Фонтанна.
— Турнир коктейлей, — очень серьезно произнес Ковбой.
Он был непревзойденным мастером последнего слова.
* * *
Они поднялись на террасу — так Ковбой называл открытую половину дома. Он пошел зачем-то дальше, в крытую, а Бен с Фонтанной выдвинули стол поближе к краю и установили сзади старую скамью-качалку. Очень скоро вернулся Ковбой, таща одной рукой огромный ящик с разными бутылками, а в другой держа три больших бокала.
— Пабло, Пако и Карлито, — объявил он, ставя бокалы на стол.
А Бен подумал, что забыл предупредить Фонтанну о странной мании приятеля давать имена всем окружающим предметам. «Да ладно, сама разберется», — решил он. И не ошибся: Фонтанна живо схватила третий бокал и воскликнула:
— Чур, мне Карлито!
Мания была странной вдвойне — она усугублялась непостоянством. Бен знал, что однажды окрещенные предметы могли менять имена чуть не каждый день. Сам Ковбой, казалось, этой путаницы не замечал и, уж во всяком случае, ничуть из-за нее не тревожился, зато замечал и злился Бен. Злился больше на себя, на свою дотошность. И почему он должен твердо помнить, что в прошлый раз, когда он пил из Карлито, тот звался Хельмутом? Кому, ну кому это надо?
Но сейчас было явно не время расстраиваться, и Бен, в утешение себе, подумал о гитаре Ковбоя, единственной вещи, которая никогда не меняла имени: всегда и везде хозяин называл ее одинаково — Барбара.
Фонтанна села на скамью-качалку посередине, два друга — по сторонам от нее, и они принялись смешивать коктейли и любоваться тем, как догорает день над притихшими джунглями.
* * *
Все трое участников турнира сохранили о нем самые смутные воспоминания.
Ведь алкоголь не только придает особую окраску людям, вещам и мыслям, но и дырявит память. Фонтанна, Бен и Ковбой при всем желании не смогли бы вспомнить, какие коктейли они изобрели и выпили в тот вечер.
Остались в памяти лишь вкус и цвет да еще отдельные моменты (например, как вдруг позеленел Ковбой, отведав причудливую смесь Фонтанниного изготовления) и дикие фразы (вроде той, что сказала Фонтанна, хлебнув того же пойла: «Я будто проглотила собственную мать»). Одно все запомнили точно: победителем вышел Бен с коктейлем «Летний трепет», от которого они лишились дара речи и преисполнились восторгом и благодушием.
После этого победного аккорда они мало-помалу стали приходить в себя.
Первой очнулась Фонтанна и удивилась тому, что уже темно:
— Мы прозевали закат!
Вторым подал голос Бен:
— Хорошо, что у меня не было никаких дел.
И последним — Ковбой:
— Так вы пришли без дела, просто так?
Бен и Фонтанна переглянулись и, мысленно посовещавшись, решили, что вряд ли смогут дать исчерпывающее описание африканской лавочки, а потому предложили Ковбою пойти и посмотреть на нее самому.
— Так ты скорее вникнешь в суть, — сказал ему Бен.
Ковбой опять скрылся в комнатах и скоро вышел с фонарем и фляжками.
— Мало ли что может случиться! — объяснил он.
Они еще не протрезвели до конца, да, собственно, и не желали, скорее им хотелось добавить градус, чтобы хмель не выветрился, а потому они наполнили три фляжки коктейлем-чемпионом и отправились в дорогу.
* * *
Дорога была долгой и прекрасной.
К летнему трепету прибавился трепет ночной.
Звезды, луна и редкие фонари, сменяя друг друга, так хорошо освещали путь по темным улицам, что для Люси, фонаря Ковбоя, не оставалось работы. Они шли твердым шагом, по временам давая городу возможность передохнуть и приготовить им дорогу дальше, а сами делали привал, где заблагорассудится, чтобы выпить за успех экспедиции.
Так в спящем городе появилось в ту ночь немало одноразовых баров: одинокая телефонная будка, широкий край закрытого ставнями окна, старый выброшенный диван, — все эти местечки внезапно оживали под звон сдвинутых фляжек.
Спутники говорили мало, а пьянели все больше и тихо наслаждались веселым ночным походом.
Хоть ни один не говорил: «Я тихо наслаждаюсь веселым ночным походом».
Наслаждались — и всё.
Наконец они дошли до лавки, и Ковбой зажег-таки свой фонарь, чтоб осветить табличку. Фонтанна в третий раз за день прочла загадочную надпись: «Обиделся».
— Досадно, — сказала она.
— Грустно, — сказал Бен.
— Странно, — сказал Ковбой, к которому они с надеждой повернулись. Он озадаченно взглянул на них и покачал головой: — Боюсь, я вам ничем не помогу. Не знаю, что это с ним вдруг случилось.
