Этот план нравился королю все больше по мере того, как его власть становилась все более автократичной после окончания регентства кардинала Мазарини. Чем сильнее делалась автократия, тем настойчивее существование секты диссидентов мнилось ему неприемлемым отрицанием королевской воли. «Один закон, один король, один Бог» — такова была государственная концепция, и за двадцать пять лет на троне политический «нюх» Людовика огрубел, а способность к терпимости атрофировалась. Короля поразила зараза «божественной миссии», зачастую губительная для правителей, и он убедил себя, что воля Всевышнего побуждает «стать Его орудием, чтобы вернуть на путь истинный всех подданных своих». Кроме того, имелись и политические мотивы. Учитывая симпатию к католикам Якова II, короля Англии, Людовик посчитал, что Европа снова возвращается к господству католичества и что он может помочь этому процессу активными нападками на протестантов. Более того, из-за ссор с папой римским по другим вопросам он решил выставить себя поборником традиций и подтвердить древний титул французских монархов — «наихристианнейший король».
Гонения начались в 1681 году, еще до фактической отмены Нантского эдикта. Церковная служба для протестантов была запрещена, школы и церкви закрыты, людям навязывалось католическое крещение, в возрасте семи лет детей отлучали от семей и отдавали на воспитание в католические школы; круг профессий и видов деятельности, разрешенных протестантам, сужали до тех пор, пока не запретили все, чиновникам-гугенотам велели выйти в отставку, в стране появились «отряды по обращению в веру», каждому обратившемуся сулили денежное вознаграждение. Декрет следовал за декретом, отделяя и отрывая гугенотов от общества и жизни страны.
Преследования порождают жестокость, так что вскоре прибегли и к насильственным мерам, из которых самой ужасной — и эффективной — оказались драгонады, или карательные отряды, которые размещались на постой в домах гугенотов и угрожали им самим и их семьям. Печально известные драгонады отличались грубостью и распущенностью, их солдаты бесчинствовали, грабили, мародерствовали, насиловали, уничтожали имущество, а власти предлагали гугенотам избавление через принятие «правильной» веры. При таких условиях массовые обращения в другую веру едва ли можно назвать искренними, они вызвали возмущение даже у католиков, так как заставляли подозревать церковь в клятвопреступлении и святотатстве. Недовольных прихожан иногда загоняли на мессы силой, а самых упорных «еретиков», что оплевывали и топтали распятия, сжигали заживо за осквернение святынь.
Эмиграция гугенотов усиливалась вопреки эдиктам, запрещавшим покидать страну. Если их ловили, то обычно приговаривали к каторжным работам. С другой стороны, священников-гугенотов, если те не отрекались от своей веры, изгоняли, опасаясь, что они будут проповедовать втайне, воодушевляя «выкрестов» вернуться к прежней вере. Особо упрямых священников, продолжавших вести службы, колесовали, тем самым превращая в мучеников и побуждая их последователей к сопротивлению.
Когда королю доложили, что 60 тысяч человек в одном только районе за три дня обратились в «истинную веру», он принял решение отменить Нантский эдикт: дескать, в этом эдикте больше нет необходимости, так как в стране не осталось гугенотов. К тому времени, однако, уже зародились некоторые сомнения в обоснованности этой политики. На совете накануне отмены эдикта дофин, вероятно выражая сомнения, переданные ему в частном порядке, предупредил, что отмена закона может вызвать восстания и массовую эмиграцию, которая негативно отразится на французской торговле; впрочем, он, похоже, единственный высказался против, — естественно, ему за возражения ничего не было. Через неделю, 18 октября 1685 года, эдикт был официально отменен и объявлен «чудом нашего времени». «Никогда прежде не бывало столь бурного всплеска радости, — писал Сен-Симон, который держал свое мнение при себе, пока не умер Людовик, — никто еще не удостаивался такой хвалы… Король слышал только прославления».
Но вскоре все ощутили на себе последствия глупости. Гугеноты-текстильщики, производители бумаги и другие ремесленники, технологии которых были монополией Франции, вывозили себя, свои семьи и навыки за рубеж, в Англию и Германию; банкиры и купцы выводили капиталы; бежали печатники, издатели, кораблестроители, юристы, врачи и многие священники. За четыре года около 8–9 тысяч моряков, 10–12 тысяч солдат и 500–600 офицеров уехали в Голландию, укрепив силы врага Людовика — Вильгельма III, который вскоре стал врагом вдвойне, когда, три года спустя, после смещения Якова III, сделался королем Англии. Говорят, именно тогда рухнуло производство шелка в Туре и Лионе, а несколько важнейших городов, таких как Реймс и Руан, потеряли половину рабочего населения.
Ожесточение было неизбежным (снова вспомним Сен-Симона и его резкую тираду относительно «сокращения населения» королевства на четверть); так обычно и бывает, когда изъяны обнаруживаются уже после принятого и исполненного решения. Общее число эмигрантов ныне оценивается, очень приблизительно, в пределах от 100 до 250 тысяч человек. Каково бы ни было точное число, пользу от этой эмиграции незамедлительно оценили противники Франции — протестантские государства. Нидерланды тут же даровали им гражданство и на три года освободили от налогов. Фридрих Вильгельм, курфюрст Бранденбурга (а позже — Пруссии), через неделю после отмены Нантского эдикта издал указ, приглашая гугенотов на свои земли; их предпринимательская хватка в значительной степени способствовала развитию Берлина.
Недавние исследования показали, что экономический урон, который понесла Франция из-за эмиграции гугенотов, преувеличен и составляет лишь часть более крупного ущерба, причиненного войнами тех лет. Однако о серьезности политического урона никто не спорит. Антифранцузские памфлеты и сатиры, очерняющие Францию как никогда прежде, публиковались во множестве печатниками-гугенотами и их соратниками во всех городах, где они селились. Антифранцузский союз протестантов окреп еще сильнее, когда Бранденбург вступил в альянс с Голландией, а к ним присоединились более мелкие германские княжества. Да и в самой Франции влияние протестантизма усиливалось из-за возобновившихся гонений и вражды гугенотов с католиками. Продолжительное восстание камизаров в Севеннах, горном районе на юге страны, повлекло за собой жестокую войну, ослабившую государство. Здесь и в других поселениях гугенотов, которые еще существовали во Франции, были заложены основы революции.
Недоверие к абсолютной монархии росло. Из-за неприятия инакомыслящими права короля устанавливать единую для страны религию божественное начало королевской власти всюду ставилось под вопрос, заговорили о конституции (итог этим разговорам подвел следующий век). Когда в 1715 году Людовик XIV, пережив сына-наследника и внука, умер после 72-летнего правления, он оставил после себя не национальное единство, которое было его целью, а ожесточенный нонконформизм, не увеличение национального богатства и власти, а ослабленное, расколотое и обнищавшее государство. Никогда столь эгоцентричный правитель не изменял так эффективно собственным интересам.
Возможной альтернативой было бы оставить гугенотов в покое или, лучше всего, удовлетворить нападки на них принятием гражданских законов, не прибегая к силе и жестокости. Ведь хотя министры, духовенство и народ активно поддерживали гонения, ни одной веской причины для последних не было. Особенность французских событий заключается в отсутствии в них необходимости, и из этого факта можно вывести два основных свойства безумия: оно редко берет начало из великого замысла, а его последствия зачастую неожиданны. Безумию также свойственна чрезмерная настойчивость. Французский историк проницательно писал об отмене Нантского эдикта: «Великие замыслы встречаются в политике редко; король двигался на ощупь и порой поддавался чувствам». Это мнение подкрепляет неожиданный авторитет — глубокомысленный Ральф Уолдо Эмерсон, предупреждавший: «Анализируя историю, не слишком углубляйтесь в нее, ибо часто причины лежат на поверхности». Данный фактор обычно упускают из вида политологи, которые, обсуждая природу власти, всегда относятся к ней, даже осуждая, с огромным уважением. Они не замечают того, что носители этой власти, как «простые люди», суются в воду, не зная брода, поступают неразумно, глупо или своенравно, как часто случается в повседневной жизни. Внешний блеск и влияние власти часто вводят в заблуждение, наделяя ее обладателей качествами, которые им не присуши. Если забыть огромный кудрявый парик, высокие каблуки и плащ на горностаевом меху, Король-Солнце был человеком, склонным к неверным суждениям, ошибкам и импульсивности, — как мы с вами.
