Книга Чингисхан. Завоеватель - Конн Иггульден

Давно Каракорум не видывал таких сборищ. Насколько хватал взгляд, землю покрывали юрты и лошади. Целые семьи приехали увидеть, как новый хан приносит клятву. Байдур привел с запада два тумена, двадцать тысяч воинов, которые разбили лагерь у реки Орхон и теперь охраняли его. Рядом устроили лагерь четверо сыновей Сорхахтани, приведшие тридцать тысяч семей. Гости заняли всю равнину; прибывшие позднее, не найдя лучшего места, ставили юрты на холмах.

При таком сборище тишина невозможна. По городу перемещались огромные стада блеющих овец, коз, верблюдов и яков: каждое утро их гнали на пастбища, где хватало травы и воды. Несколько недель новых порядков превратили берега реки в коричневую грязь. Уже случались и драки, и даже убийства. Как собрать в одном месте столько людей и чтобы никто за меч не схватился? Тем не менее дни пролетали сравнительно спокойно; люди ждали, понимая, что для многих путь выдался неблизкий. Высокие гости ехали из Корё, что на востоке цзиньской территории, другие спешили в Каракорум из новых поселений в Персии. От начала до конца курултай занимал три месяца. До дня принесения клятвы народ был готов питаться тем, что посылают из города.

Дорегене не помнила, когда спала в последний раз. Вчера урвала пару часов… или это было позавчера? Мысли текли вяло, все суставы болели. Женщина понимала: нужно поспать, и чем скорее, тем лучше, не то толку от нее не будет. Порой она держалась на голом возбуждении. На организацию курултая ушли годы работы, и сейчас дел было невпроворот. Провизии заготовлено много, но чтобы накормить гостей, требовалась целая армия слуг. Зерно и сушеное мясо выдавалось каждому царевичу, главе каждой семьи, коих набралось больше четырехсот.

Дорегене вытерла лоб ладонью и нежно глянула на Гуюка, который стоял у открытого окна. Городские стены стали выше, чем прежде, но царевич видел целое море юрт, тянущихся за горизонт.

– Их так много, – пробормотал он про себя.

Дорегене кивнула.

– Почти все прибыли. Ждем только Чулгетая, ему ведь дольше всех добираться. И Бату наверняка вот-вот объявится. Сюда спешат еще десяток менее значимых личностей, сын мой. Я выслала гонцов, чтобы поторопили их.

– Порой я не верил, что все получится, – проговорил Гуюк. – Напрасно я в тебе сомневался.

Дорегене улыбнулась нежно и снисходительно.

– Зато ты научился терпению. Для хана это ценное качество.

У нее закружилась голова. Она вспомнила, что не ела целый день, и отправила слуг за снедью.

– Главное – Байдур, – проговорил Гуюк. – Уверен, своим присутствием он и расположил к себе Бату. Скажешь теперь, что посулила моим любимым двоюродным братцам?

Дорегене на миг задумалась и кивнула.

– Когда станешь ханом, должен будешь знать все, – сказала она. – Я посулила Байдуру десять тысяч слитков серебра.

Гуюк изумленно вытаращился на нее. Столько серебра добывают на всех известных им приисках, и, возможно, не за один год.

– А мне ты что-нибудь оставила? – осведомился он.

– Какая разница? – пожала плечами Дорегене. – Серебро на приисках не кончится. Какой резон держать слитки в тайниках под дворцом?

– Но десять тысяч слитков… Я не знал, что на свете столько есть!

– Когда Байдур станет приносить клятву, будь вежлив, – с усталой улыбкой проговорила Дорегене. – Он богаче тебя.

– А как же Бату? Раз тайники опустеют, что он пожелает в обмен на свою драгоценную клятву?

Регентша прочла усмешку в лице сына и нахмурилась.

– С ним ты тоже станешь держаться достойно. По твоим глазам, сынок, он не должен прочесть ничего. Хан не показывает людишкам, что они ничего для него не значат.

Гуюк не сводил с нее взгляд, и Дорегене вздохнула.

– Мы обменивались письмами через ямщиков. Я сообщила, что Байдур обещал дать тебе клятву, и Бату не смог отказать. Представь, я ничего ему не должна. Я лишь сберегла его гордость.

– Гордости у него предостаточно, только это неважно. С удовольствием унижу его перед всем народом.

Разом потеряв терпение, Дорегене воздела глаза к потолку. Ну сколько раз ей нужно объяснять, чтобы сын понял?

– Если так поступишь, получишь в подданные врага. – Дорегене положила руку сыну на плечо, не позволяя отвернуться. – Ты должен понимать это, если не думаешь, что я правила Каракорумом, полагаясь на одну удачу. Когда станешь ханом, обязательно будешь привечать тех, за кем сила. Если сломишь Бату и оставишь его в живых, он будет ненавидеть тебя до самой смерти. Если унизишь его, он не упустит шанса отомстить.

– Чингисхана такая политика не интересовала, – заявил Гуюк.

– Зато она интересовала твоего отца. Он куда лучше Чингисхана понимал, как управлять народом. Чингис только и умел, что завоевывать. Сформировавшаяся империя при нем покоя не знала бы. А при мне знает. Не отмахивайся от моих советов, Гуюк.

Сын удивленно на нее взглянул. Дорегене правила народом уже более пяти лет, с тех пор как умер Угэдэй-хан. Из них два года она фактически прожила одна с Сорхахтани: войско было далеко на чужбине. О ее трудностях Гуюк прежде едва задумывался.

– Я не отмахиваюсь, – проговорил он. – Думаю, ты снова обещала, что я признаю право Бату на дарованные ему земли. Или ты предложила ему стать орлоком моего войска?

– И то, и другое. Второе предложение Бату отверг. Сынок, он не из тщеславных, и это очень нам на руку. В трусости дело или в слабости – неважно. Как принесет клятву, отправишь его домой с богатыми дарами. Больше мы о нем не услышим.

– Боюсь я только его, – сказал Гуюк, точно самому себе. В кои веки он не лукавил, и мать стиснула ему плечо.

– Бату – прямой наследник Чингисхана, старший сын его старшего сына. Ты не зря его боишься, но больше бояться не надо. Вот соберутся все, ты созовешь царевичей и полководцев, в том числе и Бату, к себе в шатер на равнине. Ты примешь их клятвы, а в следующие недели по одному объедешь лагеря – пусть преклоняют пред тобою колени. Так тебя увидят полмиллиона человек – в городе столько не собрать. Вот как я тебе помогла, сын мой. Вот что ты заслужил своим терпением.

* * *

Сорхахтани осторожно спешилась вслед за своим первенцем, Мункэ. Тот протянул руку, чтобы помочь ей, и она улыбнулась. Как хорошо, что они снова в Каракоруме! Центр власти далеко от ее родного Алтая, но это не значит, что она не следила за мудреными политическими играми Дорегене и Гуюка. Сорхахтани глянула на своего старшего и пожалела, что он поспешил с обещанием, только это теперь дело прошлое. На глазах Мункэ его отец, Тулуй, сдержал слово даже перед лицом смертельной опасности. Разве теперь его сын станет клятвопреступником? Нет, это не по нему. Спешился он с достоинством; настоящий монгольский воин буквально во всем, даже во внешности – лицо круглое, плечи широкие. Носил Мункэ самые простые доспехи и слыл ярым ненавистником цзиньских изысков. «Не видать нам сегодня яств», – с досадой подумала Сорхахтани. Мункэ ратовал за скромность, видя в ней непонятное благородство. По горькой иронии, многие возжелали бы именно такого хана, особенно старые военачальники. Иные шептали, что Гуюк ведет себя не по-мужски, мол, в отцовском дворце он превратился в женщину. Иные возмущались, что по примеру отца царевич окружил себя надушенными цзиньскими учеными с их мудреными письменами. По первому зову Мункэ добрая половина монголов встала бы под его туги,[4]прежде чем Гуюк почуял бы опасность. Только слово Мункэ словно на камне высечено; дал он его давно и на эту тему даже говорить с матерью отказывается.