Джек. В таком случае, что вы мне посоветуете делать? Не сомневайтесь, я готов на все, лишь бы обеспечить счастье Гвендолен.
Леди Брэкнелл. Я бы вам очень рекомендовала, мистер Уординг, как можно скорее обзавестись родственниками и во что бы то ни стало постараться заполучить хотя бы одного из родителей, все равно — мать или отца, причем вы должны успеть это сделать еще до окончания сезона.
Джек. Право, я даже не знаю, как за это взяться. Вот саквояж я могу заполучить в любую минуту. Он у меня в гардеробной, в деревне. Может быть, этого вам будет достаточно, леди Брэкнелл?
Леди Брэкнелл. Мне, сэр?! Какое это имеет ко мне отношение? Неужели вы воображаете, что мы с лордом Брэкнеллом допустим, чтобы наша единственная дочь — девушка, на воспитание которой положено столько забот, — была отдана замуж за вещевой склад и обручена с саквояжем? (Джек делает возмущенный жест.) Будьте любезны, откройте мне дверь. Надеюсь, вы понимаете, что впредь между вами и мисс Ферфакс не может быть ничего общего.
Леди Брэкнелл, исполненная негодования, величаво выплывает из комнаты. Слышно, как Алджернон начинает играть свадебный марш. Джек в бешенстве бросается к двери в музыкальную комнату.
Джек. Бога ради, Алджи, прекрати играть этот идиотский марш! Ты ведешь себя неприлично!
Музыка замолкает и появляется улыбающийся Алджернон.
Алджернон. Разве у тебя не вышло, старина? Ты хочешь сказать, Гвендолен тебе отказала? С ней это бывает. Она всем отказывает. Такой уж у нее несносный характер.
Джек. В том-то и дело, что с Гвендолен все в порядке. Если говорить о Гвендолен, мы с ней можем считать себя помолвленными. Но ее мамаша — вот в чем загвоздка. Никогда не встречал подобной Горгоны…[14]Я толком не знаю, что это такое, но абсолютно уверен, что леди Брэкнелл — типичная Горгона. Во всяком случае, она чудовище, и вовсе не мифическое, а это, пожалуй, ужаснее всего… Извини, Алджернон, я не должен говорить подобные вещи о твоей родной тетке, по крайней мере в твоем присутствии.
Алджернон. Дорогой мой, я обожаю, когда оскорбляют моих родных. Это единственное, что помогает мне мириться с их существованием. Родственники — скучнейший народ на свете: они понятия не имеют ни о том, как жить, ни о том, когда умирать.
Джек. Увы, у меня нет родственников. И мне трудно понять, что это такое.
Алджернон. Счастливый ты человек, Джек! Родственники — это люди, которые никогда не дают в долг и в то же время не отдают тебе должное, будь ты величайший из гениев. Ты чувствуешь себя в их среде, как в толпе, только они еще агрессивнее.
Джек. Какая разница, в конце концов, были у человека отец с матерью или не были! Матери, правда, народ неплохой. Они оплачивают наши счета и не суют нос в наши дела. А вот отцы суют нос в наши дела и никогда не платят по нашим счетам. Я не знаю в клубе ни одного человека, который бы разговаривал со своим отцом.
Алджернон. Верно, отцы сейчас не очень-то популярны. (Берет вечернюю газету.)
Джек. Популярны! Да я готов держать пари, что из всех наших знакомых ты не назовешь ни одного, кто хоть иногда прогуливался бы по Сент-Джеймс-стрит со своим отцом. (Пауза.) Ну и что там в газетах?
Алджернон (продолжает читать). Ничего.
Джек. Это утешает.
Алджернон. На мой взгляд, в газетах вообще никогда ничего не бывает.
Джек. А мне кажется, что, напротив, в них чересчур много лишнего. Они вечно забивают голову никому не нужными подробностями о тех, кого ты совершенно не знаешь, с кем лично ты не знаком и до кого тебе и дела нет никакого. Газеты, как правило, и в руки противно брать.
Алджернон. Ну а меня люди, с которыми я не знаком, всегда очаровывают. Как раз сейчас меня интересует девушка, с которой я не знаком, — ужасно интересует!
Джек. Что за чепуху ты говоришь!
Алджернон. Это вовсе не чепуха.
Джек. Я не намерен с тобой пререкаться. Ты всегда готов спорить о чем угодно.
Алджернон. «Что угодно» для того и существует, чтобы о нем спорили.
Джек. Ну, знаешь ли, если бы и я так считал, то мне впору было бы застрелиться… (Пауза.) А ты не думаешь, Алджи, что лет этак через полтораста Гвендолен станет копией своей матери?
Алджернон. Все женщины становятся похожи на своих матерей. В этом их трагедия. Но ни один мужчина не бывает похож на свою мать. А в этом его трагедия.
Джек. Ты думаешь, это остроумно?
Алджернон. Во всяком случае великолепно сформулировано и настолько же верно, насколько верен любой афоризм в наш цивилизованный век.
Джек. Я по горло сыт остроумием. Теперь все стали умниками. Шагу не ступишь, чтобы не встретить умного человека. Это становится национальным бедствием. Ах, если бы у нас осталась хоть парочка дураков. Увы, ни одного не найдешь.
Алджернон. Почему же, они есть. И сколько угодно.
Джек. Хотел бы познакомиться с ними. О чем, интересно, они говорят?
Алджернон. Дураки, что ли? Разумеется, об умных людях.
Джек. Для этого надо быть окончательными идиотами!
Алджернон. А кстати, ты сказал Гвендолен правду о том, что в Лондоне ты Эрнест, а в деревне — Джек?
Джек (покровительственным тоном). Дорогой мой, правда — это не совсем то, что говорят милой, очаровательной, утонченной девушке. У тебя превратные представления о том, как вести себя с женщиной!
Алджернон. Единственный способ вести себя с женщиной — это ухаживать за ней, если она хорошенькая, или за другой, если некрасива.
Джек. Чепуха какая!
Алджернон. А как ты думаешь поступить с той юной леди, чьим опекуном ты являешься? С мисс Кардью? И с твоим братцем? С этим непутевым Эрнестом?
Джек. С Сесили проблем у меня не будет. Ну, а с братом… Не пройдет и недели, как я от него избавлюсь. Думаю, лучше всего с ним покончить в Париже.
Алджернон. Почему именно в Париже?
Джек. Просто меньше мороки — и с похоронами, и с другими делами… Да, решено, я его умертвлю в Париже… А умрет он, скажем… от апоплексического удара. Выглядит очень правдоподобно — тысячи людей умирают от апоплексического удара, причем скоропостижно, разве не так?
Алджернон. Да, но это наследственная штука, мой друг. Она культивируется в семьях веками.
