— Закончили, — сказал цирюльник, вытирая щеки политика.
— И подстричь. Итак, как я уже отмечал ранее…
— Извините, господин, у меня времени нет.
* * *
Дольникер вышел из цирюльни спотыкаясь и неподстриженным. Внутри, как прежде, все молчали. Крестьяне сидели на скамьях, курили трубки.
— Кто это? — спросил один из них через некоторое время.
— Он живет в трактире непонятно почему.
— Приехал с чемоданами. — Резник прекратил на мгновение молитву.
— Болтают, он вроде артиста, говорит стихи вслух.
— Он больной, — объяснил резник, — а молодой — его опекун.
С этим все были согласны.
— Опекун спит у меня, — заявил сапожник, — он сказал моей дочке, что старик — какой-то политик или что…
— Почему?
— Ну, это у него профессия.
Это было присутствующим неясно.
— А что это — политик или что?
— Ну, это, — объяснил парикмахер, считавшийся в деревне образованным, — дает приказы почти как инженер.
— А с чего он живет?
— Наверно, у него земля есть.
— Я таких знаю, — сказал сапожник, — сдают землю в аренду и живут себе припеваючи.
— Ну и пусть едет уже домой, — сказал цирюльник, — он мешает.
— Правильно, — подтвердили присутствующие, — мешает.
* * *
Дольникер пересек улицу с судьбоносной решительностью и, не постучав, зашел в дом сапожника. В это время секретарь находился в обществе молодой девушки. Они сидели на резном сундуке в углу первой комнаты, и беседа между ними носила весьма личный характер.
Появление политика привело к некоторой отчужденности двух молодых людей. Секретарь поспешил надеть очки. Блондинка с детским наивным выражением на лице продолжала глядеть на Зеева, как будто он был воплощением какого-то юного бога. Дольникер нетерпеливым жестом подозвал секретаря:
— Зеев, — хрипло прошептал он на ухо секретарю, — я не желаю оставаться даже еще день в этой заплесневелой дыре, где даже цирюльники глухонемые! Ты, дружочек, можешь остаться, если хочешь, но если ты склонен присоединиться ко мне, собирай-ка вещи, дорогой, и завтра утром уедем отсюда!
— Вещи уже сложены, — ухмыльнулся Зеев и, не обращая внимания на девушку, направился вместе с шефом к трактиру.
— Деревня находится в жутком политическом состоянии, — объяснял Дольникер по дороге мотивы своего решения, — после сорока лет моей деятельности, планирования и трудов я должен растрачивать свое дорогое время среди этих безграмотных! Даже электричества у них здесь нет, ни одной газеты…
— Слава Богу, — вздохнул Зеев с облегчением, — завтра в обед закажем места в какой-нибудь швейцарской гостинице.
— Я согласен. И не удивляйся, пожалуйста, если в будущем я не буду прислушиваться к твоему мнению насчет отдыха и выздоровления…
Секретарь не ответил, ибо есть минуты, когда одно неверное слово может испортить всю строку. В приподнятом душевном состоянии оба упаковали вещи политика, ободренные приближающимся освобождением. Затем Зеев вприпрыжку направился к Элипазу, чтобы уладить счета. Сказать по правде, и трактирщик проявил признаки облегчения, услышав об отъезде гостей.
— За питание я беру шестьдесят грошей, — сказал он, — и удачной дороги, господин опекун.
Зеев заплатил однолировой бумажкой. Элипаз дал ему сдачу полулирой времен британского мандата, которая давно вышла из обращения. Когда Зеев попросил объяснений, ему сказали, что эти деньги еще ходят в деревне, а новые деньги они называют «деньги Тнувы», потому что водитель почему-то только их принимает. Зеев не стал вникать в это странное явление, но нетерпеливо поинтересовался, откуда можно позвонить по телефону.
— Телефон? — Элипаз начал косить. — Что значит телефон?
Зеев тут же погрустнел. В радости от предстоящего отъезда он упустил из виду некоторые детали.
— Как отсюда письма посылают? — спросил он сдавленно, на что Элипаз пояснил, что уже двадцать лет отсюда нет почтовой связи с большой землей. Раньше еще ходили в Цфат раз в полгода, чтобы получить письма из внешнего мира, но вскоре от этого излишества отказались.
— А зачем письмо? Если кто-то хочет срочно послать открытку к празднику, можно попросить водителя «Тнувы».
— Конечно, — прошептал Зеев и тяжелыми шагами направился вверх по лестнице.
* * *
В полвторого ночи Дольникер выскользнул из постели, где лежал одетый, и на цыпочках вышел на улицу. Зеев уже ждал его, спрятавшись за тополем.
Оба были напряжены так, что дыхание перехватывало. В сильном волнении они молча пересекли улицу, держась за руки, чего никогда не делали ранее.
— Дольникер, идите обратно, я все сделаю сам, — прошептал Зеев.
— Нет, я должен быть уверен, что все сделано как надо.
Они вышли на околицу деревни, перебегая в лунном свете от дерева к дереву, как принято в подобных случаях, но когда миновали последние дома, послышался раздраженный лай, и две собаки увязались за ними. Дольникер не терпел собак и в прежней жизни, в особенности после того, как его в прошлом году укусила подлая собака персидского посланника на Сельскохозяйственной конференции стран Азии. Политик стал кидать в этих зубоскалов комьями земли и проклинать их разными нехорошими словами, пока поднявшие скандал животные не вернулись к местам постоянного обитания с поджатыми хвостами.
— Все я должен делать сам, — приятным тоном бросил Дольникер обвинения в адрес секретаря.
Они дошли до склада и вздохнули с облегчением. Голуби спокойно спали, время от времени издавая воркующие звуки. Дольникер вынул из кармана послание и перечитал его:
«Спасите! Срочно пошлите машину забрать нас! Амиц Дольникер».
— Может, добавить, чтоб прислали и репортеров? — спросил Зеев, взбираясь по лестнице, прислоненной к стенке голубятни, но Дольникер прижал палец к губам. — Все равно ведь приедут.
Дольникер с любовью рассматривал спящих птиц, которым было суждено спасти их из этой ловушки, называемой Эйн Камоним. Зеев открыл окошко голубятни и дрожащей рукой вынул оттуда одного голубя. Птица вздрогнула, затрепетав крыльями, и Зеев чуть было не упал с лестницы, однако удержался, и ему удалось, с поглаживанием и уговорами, спуститься вместе с сизой птицей спасения вниз. К ноге голубя привязали послание и выпустили его на свободу.
— Давай! — ласково сказал Зеев и подбросил голубя вверх, однако сонная птица сделала круг над их головами и с ласковым воркованием уселась на плечо Дольникера. Политик, чуть не лопаясь от злости, сломал прутик с куста у дороги.
— Давай лети, а то хуже будет! — Дольникер хлестнул птицу прутом с такой силой, что сторож склада проснулся и вышел с черного хода.
