Оливия вошла в главный зал, посмотрела на закрытые гробы мужа и сына и промокнула глаза вышитым платком. Харриет встала и подошла к ней.
– Нам нужно было оставить их открытыми, – сказала Оливия.
Харриет промолчала.
– Все должны видеть папу и дедушку Зака, – продолжала Оливия, ее губы дрожали. – Я всегда говорила, что у него глаза и уши Смитов. Твоя мама настаивает, что малыш Зак ничуть не похож на Донни, но я-то лучше знаю. Вот как раз на прошлой неделе, перед тем как Донни уехал с отцом, я говорила ему, как сильно последняя школьная фотография Зака похожа на моего брата Элмера.
Харриет провела мыском своей туфли от Маноло Бланика по унылому бежевому ковру похоронного бюро и изнутри прикусила губу. После долгой борьбы с собой она смогла выговорить:
– Я уверена, говорили.
– И если бы люди только могли увидеть, они бы узнали, – сказала Оливия, начиная тихо плакать. – Никто бы больше никогда не сомневался.
Узнали что? Кровь Харриет застыла в жилах. Она огляделась. Группы гостей стояли вдоль стен, только один или двое около гробов, окруженных цветами и фотографиями отца и сына в лучшие времена.
Харриет почувствовала присутствие Зака. Она оглянулась через плечо. Ее сын, расправив плечи и высоко подняв подбородок, смотрел на нее и на бабушку из противоположного угла комнаты. Харриет заставила себя обнять Оливию за плечи и прошептала:
– Не беспокойтесь, что Зак не похож на Донни. Моя мама говорит, что он пошел в Роджерсов. Внешность не имеет значения. – Харриет попыталась успокоить страх, поднимающийся внутри ее, что Оливия знает правду и готова выплеснуть ее перед всеми. – Донни любил Зака. Все, что имеет значение, – это любовь.
– Любовь! – Оливия отстранилась. Она обвела зал безумным взглядом горящих глаз и, указывая пальцем на Харриет, воскликнула: – Ты притворилась, что любишь моего сына, и украла его у нас! – Она прижала руку ко рту, всхлипнула и села на стул. – Мне так жаль, – сказала она.
Харриет наклонилась над ней. Без сомнения, находясь под влиянием приправленного алкоголем кофе и своего собственного чувства вины, она сказала голосом, который могла слышать только Оливия:
– Будьте любезны, помолчите насчет ушей, глаз и носа Зака.
Оливия расплакалась сильнее и покачала головой.
– Это неправильно, – произнесла она, и потом снова: – Это просто неправильно.
– Конечно, неправильно, что они погибли, – сказала Харриет, стараясь изменить направление мыслей Оливии.
Оливия подняла голову и посмотрела Харриет в глаза. Сквозь слезы она проговорила:
– Пожалуйста, не разрушай мои воспоминания. Зак – это все, что у меня теперь осталось.
Харриет отпрянула. Что это значит? «Не позволяй мне узнать, что то, что я подозреваю, правда»? Она провела рукой по волосам с такой силой, будто хотела вырвать их с корнем. Волна вины захлестнула ее, а потом пришел неистовый гнев. Вина за то, что осталась в живых, а гнев от того, что не знает, что делать. Вина за то, что она теперь свободна – свободна жить своей жизнью, без травмы и слухов, которые вызвал бы развод с Донни. Гнев в основном на себя и на мальчишку, который много лет назад исчез и оставил ее одну разбираться с беременностью в восемнадцать лет. Она сделала лучшее, что могла.
Харриет снова посмотрела на Оливию. Ее сердце смягчилось. Оливия не виновата в ее боли. Она была такой милой женщиной.
– Мне так жаль, – сказала она, ее голос прервался.
Оливия сжала руку Харриет. Она похлопала ее по плечу и сказала, промокая глаза:
– Я не в своем уме. Просто дай мне посидеть здесь одной несколько минут.
Харриет обернулась. Зак продолжал смотреть на них своими темными, широко распахнутыми глазами. Он пошел было к ним, но остановился. Харриет поманила его. Он подошел к Оливии. Обняв ее, он сказал:
– Не волнуйся, бабуля О, все будет хорошо.
У Харриет сжалось сердце, когда она услышала, как Зак назвал Оливию своим любимым прозвищем. Ее глаза затуманили слезы. Но она не заплачет. Она еще не плакала ни разу с тех пор, как раздался тот телефонный звонок из Колорадо.
И все же сейчас, когда она смотрела на своего сына, стоявшего рядом с Оливией, в ее горле поднялся всхлип и был готов вырваться наружу. Она прижала руку ко рту и стала глубоко дышать через нос. Отвернувшись, она пошла наружу, мимо матери, которая звала ее подойти поздороваться с миссис Ридли, пришедшей выразить соболезнование, мимо любопытных глаз стольких людей, с которыми у нее не было ничего общего и никогда не будет.
Следующим утром она сразу же уехала. Только потому, что он очень просил об этом, она позволила Заку остаться еще на два дня с Оливией. Она встретила его в аэропорту, и, как всегда бывает после любой смерти, не важно, насколько личной и трагичной, жизнь продолжалась.
Как она будет продолжаться и сейчас, успокаивала себя Харриет. Зак приспособится к Рождеству в Дулитле, без сомнения, гораздо легче, чем она сама. После поминок Оливия больше не говорила ни слова о том, что Зак не похож на Смитов. Она также не скучала по рождественской поездке в Нью-Йорк, так что, в общем, Харриет придется свыкнуться с мыслью о поездке в Арканзас.
Харриет вышла из студии и прошла по коридору, ведущему в заднюю часть их просторной квартиры. Она должна была Донни больше, чем когда-либо могла отплатить. Он спас ее, дал ей возможности, которых у нее никогда бы не было, не будь он ее мужем, так что самое меньшее, что она могла сделать, – это хоть немного потрафить желаниям, его матери.
Во второй половине того же дня Харриет сидела на застекленной террасе, поджидая Зака. Вдалеке, отдаваясь эхом в просторной, переделанной из склада квартире, открылась и закрылась дверь. Раздались ровные и уверенные шаги по деревянному полу.
Харриет заставила себя перевернуть страницу «Арт уорлд», журнала полугодовой давности. Она будет держаться свободно и радостно, и Зак последует ее примеру. Если она скроет свои чувства относительно Дулитла, ее сыну, возможно, даже понравится поездка. Он любил обеих своих бабушек, однако Харриет ясно видела, что мать Донни его любимица. И она не могла винить его за это. Много лет она чувствовала то же самое.
Зак остановился, как обычно, в кухне. Застекленная терраса находилась в глубине квартиры. В дни, когда она не занималась творчеством и не забывала смотреть на часы, Харриет устраивалась там, чтобы Зак мог поделиться тем, как прошел день в школе. Это стало у них почти традицией, но в последний год Зак все реже и реже искал ее.
Так и должно быть, успокаивала себя Харриет. Пятнадцать лет очень трудный возраст. Желание поскорее стать взрослым, в то время как душа хранит еще нежные отголоски детства. Только Бог знает, какой несчастной чувствовала себя Харриет в этом возрасте.
Сегодня она надеялась, что Зак заглянет на террасу. Если же нет, ей придется ждать до ужина, чтобы сообщить ему новости. Она перевернула еще одну страницу журнала и прислушалась, стараясь определить, куда направляется Зак.
