Меня по большому блату пристроили уборщицей в совместное предприятие, СП. Там платили очень хорошие деньги — целых пятьсот рублей! Это было в два раза больше, чем получали врач и учитель в те годы.
…Однажды начальник Сергей позвонил мне около семи часов вечера и предложил заработать пятьдесят долларов. Для меня это было роскошное предложение. Надо было всего лишь помыть посуду и убраться в мастерской у одного художника после большого сборища. Я слышала накануне в офисе отрывки разговоров о том, что американцев повезут в мастерскую к Жене Терлецкому и там планируется грандиозная попойка. Помыть посуду и убраться за целых пятьдесят долларов? Это же сущие пустяки! Немедля я дала согласие и, покормив впрок сонного Богдана, быстро отправилась в путь.
Всю дорогу до дома художника планировала, на что потрачу пятьдесят долларов. Прежде всего куплю теплый комбинезон для Богдана, потом — бабушке — новые очки, потому что старые разбились, и пару баночек йогурта в «Айриш-хаусе». Может быть, там я куплю и теплый комбинезон для Богданчика, если будет стоить не очень дорого. Маме нужны лекарства. Мне срочно нужно купить самые дешевые, но теплые сапоги. Хватит ли пятидесяти долларов?
Наконец, пребывая в мучительных экономических расчетах, добрела до мастерской художника.
Мастерская находилась в старом здании недалеко от английского посольства. Дом выглядел странно, я долго жала на обшарпанную кнопку старого звонка рядом с дверью в темной подворотне. Никто не открывал, не чувствовалось никакого движения, я уже собралась уходить, непроизвольно тяжело вздохнув. Пятьдесят долларов уплывали из моих рук.
Но тут тяжелая дверь с пронзительным скрипом широко распахнулась, на пороге появился заспанный всклокоченный мужчина лет сорока.
— Ты кто? — спросил он, икнув.
— Я от Сергея Острейковского, убраться у вас.
— Ха! Оба-на! — Хозяин дома оживился, протер глаза для верности и поправил пояс от халата на своем животе. — Я думал, он мне сухонькую старушку пришлет, а он молодушку пригнал… Ну проходи, беби, располагайся. — Хозяин впустил меня внутрь мастерской, захлопнул тяжелую дверь с добрым десятком замков. — Гоу! Зырь, вон там — посуда, везде пол помоешь, мусор выкинешь — и от винта. Усекла? А я еще пойду докемарю.
Хозяин ушел, шаркая тапками, куда-то в глубь мастерской, а я с любопытством осмотрелась по сторонам.
Передо мной была настоящая мастерская художника. Она представляла собой одно огромное, метров в триста, помещение, отгороженное кое-где шкафами и огромными подрамниками. Все стены были увешаны картинами, пахло масляной краской, растворителем, пылью. На крошечной кухне со ржавой раковиной и таким же краном высилась гора посуды, уже изрядно постоявшей, судя по запаху. Под столом нестройными рядами стояли шеренги разномастных бутылок.
Оказалось, что нет горячей воды. Я нашла огромный бак, вскипятила воду — и принялась за работу. Даже смешно, такая ерунда, управлюсь за час. Я быстро все перемыла, вытерла и уже начала протирать полы в кухне, но тут вошел проснувшийся хозяин. Он навис своей убедительной массой над маленьким кухонным столиком и закурил, стряхивая пепел прямо на пол и на свои изрядно засаленные штаны цвета хаки. Художник долго, молча смотрел на меня, ни слова не говоря, громко посапывал и картинно выпускал дым красивыми ровными колечками.
— Давай познакомимся, что ли… Меня зовут Женя Терлецкий. Я — известный художник в широкой среде ограниченных людей, — пошутил он и сам кудахтнул от смеха. — А ты кто, пыхтящий паровоз с большими сиськами?
Я думала, промолчать или сказать гадость, но — пятьдесят долларов!! Йогурт… Комбинезончик… «Терпеть!» — приказала я себе. Я проглотила язвительные слова и просто ответила:
— Меня зовут Лиза.
— Лиза, Лиза… Мона Лиза!! Мадонна!! Бли-и-и-н! — закричал он и вдруг сорвался со своего места. Подошел ко мне вплотную, повернул мое лицо к свету. От него сильно пахло перегаром и луком, он быстро и судорожно зашептал прямо мне в ухо: — Я тебя сейчас буду писать, хорошо? Представляешь, как тебе повезло? Пришла убираться, а тут из тебя шедевр сделают, который будет жить в веках! Я давно ничего не писал настоящего, а сейчас хочу. Хочу, хочу, ты понимаешь, мать твою за ногу?! Я вижу эту картину, в клубах пара, со сбившимися волосами, ангел, случайно залетевший в смрадную дыру одинокого творца! Сексуальный ангел с большими сиськами! Я напишу твой портрет, Лиза, немедленно! Сама потом меня благодарить будешь, в ножки упадешь…
— Нет! Мне некогда! Я не хочу никаких портретов, в другой раз… Мне домой надо как можно скорее, меня мой маленький сыночек ждет, я его грудью кормлю. Сейчас я в комнате протру, вы мне деньги отдадите — и я пойду, хорошо? А рисовать — как-нибудь в другой раз.
Он обиженно надулся и отвернулся, снова воткнул сигарету в рот. Потом чуть-чуть поерзал, взгромоздил на плиту закопченный чайник и миролюбиво сказал:
— Ладно, Лизка, чай со мной попьешь, бутылки в подвал отнесешь — и пойдешь себе. Держать не буду.
Я закончила возиться с полами, тщательно вымыла руки и присела к столу. Чай — это хорошо. Как раз Богданчика кормить скоро, молоко уже подступало, грудь набухла и стала тяжелой. Главное — не промокнуть насквозь, а то можно вмиг простудиться. Надо побыстрее бежать.
Мы чинно попили чаю с художником, немного поговорили про Босха, Женя, оказывается, очень его любил. Он почти протрезвел, и мне показалось, что художник довольно симпатичный, только небритый и неухоженный.
— Лиз, давай спустим бутылки в подвал. У кого-то в подвале капитал — ларцы с золотом и бургундское, а у Терлецкого — мешки с пустыми бутылками. Кому-то булка с маслом, а кому — чирий на заднице. Эх, жизня!
Мы собрали бутылки, Женя открыл дверцу подвала. По узкой металлической лестнице спустились вниз.
Резко пахнуло гнилью и сыростью. Внизу таинственно простирался огромный подвал, заваленный бутылками, газетами, рамами, подрамниками, старыми кистями, тряпками, какими-то огромными бутылями с жидкостью. По периметру виднелись большие облезлые трубы, в углу просматривалось что-то типа душа, стояла раскладушка, покрытая клетчатым пледом.
— Здесь крыс, случайно, нет? — спросила я с опаской.
— Да бывают иногда, как же без крыс в Москве… Крыс боишься?
— Честно говоря, побаиваюсь, — ответила я со вздохом. Неприятный подвал.
Мы сделали несколько ходок с бутылками туда-сюда по лестнице, и я уже предвкушала скорый отдых с добычей с клювике. Спустились вниз с последней партией стеклотары. Я наклонилась поставить мешки — и вдруг почувствовала сильные Женины руки, крепко обнявшие меня сзади. Он впился мне в шею, больно прижимал к себе, сдавил грудь. Молоко пропитало майку насквозь, закапало каплями. Я с силой и ожесточением оттолкнула Женю от себя, да так, что он отлетел на пару метров и, стукнувшись о трубу, упал.
— Ах ты, сучка… дрянь… Сильная, зараза, накачалась на своей поломойке. Ну погоди у меня. — Он быстро поднялся на ноги в взбежал по лестнице.
