— А я и так уже здесь, — услышала Анна знакомый, но ставший надтреснутым и еще более зловещим голос княгини Долгорукой. — Услышала шум и удивляюсь. Вы, Иван Иванович, пригласили гостей, а меня не изволили предупредить, голубчик. Нехорошо-с!
— Иван Иванович? — в ужасе прошептала Анна, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова.
— Гостья у нас, однако, незваная. — Молодой человек подал княгине руку и подвел ближе к Анне. — И она утверждает, что она, княжна Анастасия, — дочь вашего супруга, несчастного Петра Михайловича, упокой Господи его душу…
— Чушь! — отмахнулась Долгорукая. — Все это несусветная чушь! У мужа моего были от меня трое детей. Трое! Сынок мой старшенький — Андрей Петрович да две дочери Елизавета и Софья. А никакой Анастасии не было и нет!
— Да как же не было, — довольно улыбнулся самозванец, — вот же она, стоит перед вами!
— Кто? — Долгорукая уперлась страшным, немигающим взглядом в Анну и покачала головой. — Эта? Обликом, вроде похожа на девку дворовую Корфов, приблудную Аньку Платонову, да только место ей — в тюрьме или в борделе, равно как и мамке ее, совращавшей приличных мужей, почтенных отцов семейства.
— Значит, вы все-таки не забыли, кем была моя мать, ваша крепостная, — тихо, но твердо сказала Анна. — Тогда, быть может, вы вспомните, кто был тем соблазненным отцом семейства, давшим мне жизнь и вернувшим мое настоящее имя? Вы помните, как звали супруга вашего и моего отца?
— Ах, ты!.. — Долгорукая с кулаками набросилась на Анну, и самозванец вместе с замешкавшимся было Карлом Модестовичем, с трудом оттащили ее от Анны.
— Отведите Марию Алексеевну к себе, — велел самозванец Шулеру с Полиной, так и выглядывавшей все это время из-за двери, и обернулся к Анне: — Видите, до чего довела бедную женщину ваша интрига. Извольте немедленно покинуть этот дом и оставить нас в покое! И не заставляйте меня прибегать к силе дворовых.
— Не думаю, что кто-то здесь решится тронуть меня, — тихо сказала Анна. — И надеюсь, вы и сами не столь наивны, что считаете, будто справились со мной. Я тот час же еду в Петербург к нашему поверенному и в самое скорое время вернусь, и не одна, а с судебными исполнителями.
— Удачи вам, — склонился в шутовском реверансе самозванец.
* * *
Проводив Анну недобрым взглядом, он стремительно прошел через гостиную и коридор и поднялся наверх — в ту комнату, что занимала княгиня Долгорукая (а когда-то в ней жила Анна). Молодой человек вошел в комнату без стука, широко распахнув приоткрытую дверь ударом кулака, и, быстро взглянув на Полину, безуспешно пытавшуюся уговорить княгиню лечь в постель, кивнул ей, давая понять — уходи, больше ты мне здесь не нужна.
Полина не сразу поняла, что упустила свой шанс проявить служебное рвение, и еще какое-то время пыталась уговорить разошедшуюся во гневе княгиню, но, услышав раздраженный рык ее нового хозяина, враз отпустила Долгорукую и опрометью бросилась из комнаты. Княгиня торжествующе вскинула голову и встретилась взглядом с тем, кто называл себя бароном Корфом. Молодой человек смотрел ей прямо в глаза, слегка склонив голову на бок, и щеки Долгорукой вдруг стали покрываться румянцем — она сжалась перед вошедшим, как затравленное животное перед опасным хищником.
Но все же так быстро сдаваться княгиня не хотела и даже притопнула ногою в раздражении, но молодой человек, не обращая на то ни малейшего внимания, быстро подошел к ней и, резко размахнувшись, ударил по лицу. Звук пощечины отрезвил бесновавшуюся княгиню, она как-то сразу сникла и уже без сопротивления позволила вошедшему усадить себя на кровать. Молодой же человек брезгливо поморщился и принялся мерить шагами комнату, пока, наконец, не увидел, что старуха окончательно пришла в себя и готова не только слушать его, но и осмысленно отвечать ему.
— Вы опять перестали принимать лекарства? — с тихим раздражением спросил «барон Корф» и, повернувшись к княгине, присел перед нею на корточки. — Мария Алексеевна, голубушка, почему вы каждый раз вынуждаете меня совершать против вас столь жестокие действия? Ну, к чему вы устроили весь этот театр? Довольно было просто войти и сказать, что не знаете эту женщину. Кстати, вы ее действительно не знаете, или все-таки это баронесса Корф?
— Она, Ванечка, она, — устало прошептала княгиня. — Змеюка страшная, отродье подлое. Анька Платонова собственной персоной…
— Не называйте меня этим крестьянским прозвищем, — вдруг взорвался ее собеседник, вскакивая и невольно прерывая Долгорукую. — Я же просил вас обращаться ко мне — Жан. — Долгорукая вздрогнула и втянула голову в плечи. — Жан, слышите, Жан!
— Простите меня, простите. — Княгиня умоляюще протянула к молодому человеку руки. — Я больше не буду, обещаю вам, больше не буду! Только не связывайте меня! И не запирайте!
— Хорошо, — смилостивился тот, успокаиваясь так же внезапно, как и выходя из себя. — Но как это может быть, Мария Алексеевна, ведь вы уверили меня, что проблем не будет? Вы убедили меня в том, что она и ее муж погибли.
— Нам так сообщили, — подтвердила княгиня, опасливо поглядывая на своего непредсказуемого собеседника. — Супруг доченьки моей, Лизаветы, сказал, что берет опеку над детьми Корфов, так как родители их умерли. Только какой ему прок был вводить вас в обман? Мишка — ушлый, недаром все при дворе да лично при наследнике вертится.
— А он может нам помешать? — насторожился «барон Корф».
— Князь Репнин настырный, — кивнула Долгорукая, — а если еще они с Анькой объединятся, то хорошего не жди. Видите, как вышло — уже и похоронили ее, а она — все как живая, словно заговоренная. Но ничего, у меня на нее управа имеется…
— А вот это вы из головы выбросьте! — прикрикнул на нее молодой человек. — Никакой самодеятельности! И ни шагу из дома, да язык свой держите на замке… Вы — несчастная, убитая горем вдова. Вы должны грустить день и ночь, а не бросаться с кулаками на приезжих! Как некстати, ох, как некстати, это ее появление!..
Оставив княгиню одну, тот, кто просил именовать себя Жаном, вернулся в библиотеку.
— Она уехала? — тихо спросил «барон», когда Карл Модестович зашел в библиотеку за новыми указаниями. Нет, конечно, он все видел сам — украдкой, слегка отогнув указательным пальцем край занавеси на окне, смотрел, стараясь оставаться незамеченным, как приезжавшая в имение молодая женщина горделиво и царственно проходит по двору мимо с почтением и жалобой склонявшихся перед ней дворовых. Смотрел и кусал губы — ее появление едва не нарушило все его планы!
— А куда ей деваться! — не без злорадства хмыкнул Шулер, ожидая, когда хозяин соизволит повернуться к нему и дать новые распоряжения. — Убралась восвояси, да не солоно хлебавши!
— Не стоит быть таким самоуверенным, милейший Карл Модестович, — задумчиво промолвил Жан. Разумеется, воскресшая баронесса ушла, но в том, что она вернется, можно было не сомневаться. Слишком не похожа его ранняя гостья на тех, кто сдается без боя, и ее отъезд — лишь начало борьбы, которая будет затяжной и нелегкой.
