— Я никогда о нем не слышала, — бормочу я.
— Потому что ты живешь в скорлупе, — отвечает Мэри.
— Или в кухне.
Когда днем спишь, а ночью работаешь, не остается времени на такие вещи, как газета и телевизор. Прошло целых три дня, прежде чем я узнала, что Усаму бен Ладена убили.
— Спокойной ночи! — Она быстро обнимает меня на прощание. — Джозеф безобидный. Правда. Худшее, что он может сделать, — это заболтать тебя до смерти.
Я смотрю, как она открывает черный ход в булочную, ныряет под льющий как из ведра дождь и, не оглядываясь, машет мне на прощание рукой. Запираю за ней дверь.
Когда я возвращаюсь в зал, чашка мистера Вебера уже пуста, а собака сидит у него на коленях.
— Простите, — говорю я. — Работа.
Мне нужно слепить сотню буханок, отварить бублики, начинить булочки луком. Да, можно сказать, что я занята. Но, к своему удивлению, я слышу собственный голос:
— Но работа может несколько минут подождать.
Мистер Вебер указывает на стул, где раньше сидела Мэри.
— В таком случае, пожалуйста, присаживайтесь.
Я сажусь, но поглядываю на часы. Таймер выключится через три минуты, и мне придется вернуться в кухню.
— Что ж, — говорю я, — похоже, нам придется пережидать погоду.
— Мы всегда пережидаем погоду, — отвечает мистер Вебер. Такое впечатление, что он откусывает слова с нитки: они звучат так отчетливо, рублено. — Сегодня вечером мы пережидаем плохую погоду. — Он поднимает взгляд. — Что привело вас на сеансы психотерапии?
Я встречаюсь с ним взглядом. В группе существует правило: никто не обязан делиться своей историей, если не готов. Мистер Вебер сам явно не был готов к откровениям, поэтому странно, что он просит собеседника сделать то, чего сам делать не желает. С другой стороны, мы не на групповом сеансе.
— Мама, — отвечаю я и сообщаю ему то, что уже рассказывала остальным в группе: — Рак.
Мистер Вебер сочувственно кивает.
— Мои соболезнования, — говорит он.
— А вас? — интересуюсь я.
Он качает головой.
— Так много причин, что и не сосчитать.
Я даже не знаю, что на это ответить. Моя бабушка говорит, что в ее возрасте друзья мрут как мухи. Похоже, так же обстоят дела и у мистера Вебера.
— Как давно вы работаете пекарем?
— Несколько лет, — отвечаю я.
— Странная профессия для молодой женщины. Не располагает к общению.
Неужели он не видел моего лица?
— Меня это вполне устраивает.
— Вы настоящий мастер своего дела.
— Любой может испечь хлеб, — отвечаю я.
— Но не у каждого это хорошо получается.
Из кухни раздается сигнал. Ева просыпается и начинает лаять. И почти моментально по витрине булочной скользит свет фар от останавливающегося на углу автобуса.
— Спасибо, что позволили посидеть у вас, — благодарит он.
— Не за что, мистер Вебер.
Его лицо смягчается.
— Пожалуйста, называйте меня Джозефом.
Я наблюдаю, как он прячет Еву под пальто и раскрывает зонтик.
— Приходите еще, — приглашаю я, потому что знаю, что Мэри будет рада.
— Завтра приду, — обещает он, как будто мы назначаем друг другу свидание.
Он выходит из булочной и щурится от ярких фар автобуса.
Несмотря на то, что я сказала Мэри, я убираю грязную чашку с тарелкой и только тут замечаю, что мистер Вебер — Джозеф! — оставил блокнот, в котором постоянно что-то писал, когда сидел в булочной. Он перетянут резинкой.
Я хватаю блокнот и выбегаю под дождь. Ступаю в огромную лужу, сабо тут же промокают. Волосы прилипают к голове.
— Джозеф! — окликаю я.
Мистер Вебер оборачивается, маленькие глазки-бусинки Евы блестят в складках его пальто.
— Вы забыли. — Я показываю блокнот и шагаю к нему.
— Спасибо, — благодарит он, пряча его в карман. — Не знаю, что бы я без него делал. — Он наклоняет зонтик, чтобы я тоже могла под ним спрятаться.
— Ваш «великий американский роман»? — предполагаю я.
Мэри установила в «Хлебе нашем насущном» бесплатный беспроводной Интернет — место, которое просто кишит теми, кто хочет опубликоваться.
Он вздрагивает.
— Нет-нет! Я храню здесь свои мысли. В противном случае они разбегаются. Например, если я не запишу, что мне нравятся ваши венские булочки, то в следующий раз забуду их заказать.
Мне кажется, что многим помог бы такой блокнот.
Водитель автобуса дважды нажимает на клаксон, и мы поворачиваемся на звук. Я морщусь, когда свет фар падает на лицо.
Джозеф похлопывает по карману.
— Очень важно ничего не забыть, — говорит он.
Адам почти сразу сказал, что я красавица — и мне тут же должно было стать понятно, что он обманщик.
Я познакомилась с ним в худший день своей жизни — в день маминой смерти. Он оказался владельцем похоронного бюро, в которое обратилась моя сестра Пеппер. Я смутно помню, как он рассказывал о процедуре похорон, показывал разные гробы. Но впервые я по-настоящему обратила на него внимание, когда устроила сцену во время поминальной службы.
Нам с сестрами было прекрасно известно, что любимая мамина песня — «Где-то там за радугой». Пеппер с Саффрон хотели нанять профессионального певца, но у меня были другие планы. Мама любила не просто эту песню, а в определенном исполнении. И я пообещала маме, что на ее похоронах будет петь Джуди Гарленд.
— Последние новости, Сейдж, — сказала Пеппер. — Джуди Гарленд сейчас заказы не принимает, если только ты не медиум или экстрасенс.
В конечном счете сестры сделали так, как настаивала я, — в основном потому, что я уверяла, что это предсмертное желание мамы. Я должна была передать диск с песнями владельцу похоронного бюро, то есть Адаму. Загрузила эту песню — саундтрек к «Волшебнику страны Оз» — на цифровой медиаплеер. Когда началась служба, Адам включил эту композицию через колонки.
К сожалению, это оказалась не песня «Где-то там за радугой», а песенка жителей Голубой страны, жевунов, «Дин-дон! Ведьма умерла!».
Пеппер тут же залилась слезами. Саффрон пришлось покинуть службу — настолько она была расстроена.
Что до меня, то я захихикала.
Не знаю почему. Смех просто выплеснулся изнутри, как фонтан. И все присутствующие в зале уставились на меня — на злые красные линии, пересекающие мое лицо, — недоумевая из-за неуместного смеха, вырывающегося из моего горла.
— Боже мой, Сейдж, — прошипела Пеппер, — как ты могла?!
