Через некоторое время свет фонарика стал совсем тусклым.
Мальчик вздохнул и сложил все принадлежности под подушку. Он поежился от холода и прижался щекой к коту.
– Филя, Филенька – зашептал мальчик и пошевелил кота рукой, – тебе холодно?
Кот вяло потянулся на подушке.
– Филя, маленький, нужно, чтобы было тепленько. – Он укутал кота одеялом и прижал к себе. – Вот так, вот так…
Кот зашевелился, пытаясь выбраться, и приглушенно мяукнул.
– Я тебя защищу, – твердо сказал Алеша, навалившись на кота всем телом, – никто злой тебя не заберет. Никакой мастит тебя у меня не заберет.
Кот затрепетал под одеялом, впил когти в подушку, выгнулся дугой.
Мальчик сжал изо всех сил, напряг мускулы, сдерживая натиск.
– Ты будешь жить в моем домике, в теплом маленьком домике. Вот так, вот так…
Кот постепенно успокоился и затих.
Алеша закрыл глаза и зашептал:
– Боженька, если ты меня слышишь, спаси, пожалуйста Аленкину матушку, пусть она не оставит Аленушку. Прости меня, боженька, может я хотел когда, чтобы мы жили вместе, чтобы моя мама ее удочерила, но я не хотел никогда, чтобы матушка Аленкина умирала. Пожалуйста, спаси ее.
Мальчик вздохнул, погладил одеяло и закрыл глаза.
* * *
– Але?
– Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино, с днем рожденья поздравит и, наверно, оставит…
– Мне в подарок пятьсот "эскимо".
– Повторюша! Почему не дослушиваешь?
– Да ну тебя! Я шифр новый придумал!
– Боже… Не по телефону. Через десять минут выходи на улицу. Возле груши. За кустами, возле телефонной будки. Возьмешь все бумаги. Понял? В с е.
– Все?
– Да. Все.
– Хорошо.
– Не опаздывай только. Жду тебя.
– Хорошо, – Алеша нажал на "отбой". – Мам, я пойду погуляю, хорошо?
– Только долго не гуляй, – послышался из спальни сонный голос мамы. – А уроки ты все сделал?
– Да, мамочка.
– Ну, хорошо, иди. Но только во дворе чтобы!
– Да, да!
Мальчик накинул зеленую пятнистую куртку, застегнул молнию, надел ботинки и сбежал по лестнице в прохладу морозного воскресного утра.
* * *
Пуговка сердито посмотрела на Алешу.
– Ты опоздал на три минуты! Я так и знала. Ни в чем нельзя на тебя рассчитывать. Приходится все делать самой.
– Да ладно тебе, Аленка! Секи, какой я шифр клевый придумал!
– Ну, и какой? – недоверчиво поинтересовалась Пуговка.
– А вот такой: каждой букве в алфавите мы назначаем свое число, от одного до пятидесяти. Какие-то буквы будут дважды. Но это неважно. Так даже лучше. Ну вот…
– Ну и что? – насмешливо произнесла Пуговка. – Все равно плохо получится.
– Да подожди ты! Потом каждую цифру мы должны поменять, – мальчик присел и принялся чертить ключом по подмерзшей земле, – на первые две буквы фамилии тех, кто живет в квартире. Ну, в четырнадцатой живут Жегальские, значит мы будем писать вместо тринадцати – Же.
Пуговка села на корточки.
– Хм… Интересно. А что, если фамилии будут совпадать?
– А не будут! – Алеша победно посмотрел на нее. – Я проверил все фамилии, все равно можно будет подобрать так, чтобы не совпало. В каждой квартире почти живут люди с разными фамилиями. Вот у Жегальских у дедушки фамилия Бенсман. Поэтому мы поставим здесь Бе, если с кем-то совпадет. Ага?
Пуговка весело посмотрела на Алешу и напялила шапку ему на глаза.
– Ты у меня молодец!
– А ты говорила! – засмеялся мальчик.
– Ну, хватит смеяться. Ты принес?
– Да.
– Где?
– В правом кармане куртки.
– Так. Медленно достань верхний листок.
– Но я их, как они лежали, в карман сложил.
– Дурашка, так и надо. Доставай.
Мальчик засунул руку в карман и достал смятый листок бумаги. Зацепившись за подкладку, он разорвался на сгибе.
– Аккуратнее, раззява!
– Вот сама бы и доставала! – Алеша обиженно поджал губы.
Пуговка взяла у него листок.
– А я не хацю их доставать, – улыбнулась она.
– А вот и сря! – засмеялся мальчик.
– Ладно, тихо. – Пуговка развернула листок и углубилась в чтение.
"Стирать!
Стирать все. Все стирать, оставляя чистые, лишенные чего бы то ни было полосы, сливающиеся в единый мазок, и дальше, дальше – в бесконечную прохладу чистого о т с у т с т в и я, красноречивого б е з м о л в и я, того, что никогда не о т п у с т и т.
Самая божественная строка – есть самая никчемная.
Самая божественная наполненность – есть чистое ничто.
Тема компромисса, вечных па времени и его у т р а т ы, пыли и чистоты, пыли и утраты, возможности взять указательный палец правой руки, аккуратно обмокнуть его в толстый, уже шероховатый и чуть пружинящий, как пенициллиновые грибы в изгибах заброшенных шахт, слой пыли, хранящей запахи давно забытых посещений, вежливых улыбок за низким столиком с белеющими в полутьме звенящими фужерами, может быть шампанским, так не кстати пролитым, да так и навечно оставшемся незаметными разводами на том самом ковролине, и написать вечно сомневающейся рукой два иероглифа: пернатый змей кецалькоатль и лунный кролик, что, оскалившись и улыбаясь, пропадает в его влажной пасти. Как же об этом не животрепетать, доколе ж печать хранить об этом, доколе ж, доколе ж мне придется кормить себя чеширскими опятами, чтобы эту боль невозможную изнутри выковырять, доколе ж мне иногда и в вечности сторожить, доколе ж мне эту святость сладостную вяжить да знавства ледок, доколе ж мне упанишад страничных любопытствовать, доколе ж и во веки сонные небожительствовать вот кабы взять да донельзя расцелованы быть, вот кабы взяти да донельзя рифлены явиться, да явиться вовеки грядеши иже с ними, да явиться вовеки грядеши вечныя отпустите нас, да познаши доколе становитеся буде, да познаши доколе становитеся широкими, и нам донельзя здесь сидя мироедам, и нам донельзя горечно плодоносите, и нам во веки вечныя птицами зацелованы, и нам во веки вечныя разом да до донышка:
вожжи дрожат дрожжами,
жужжит дождь
вожжи дрожат дрожжами,
жужжит дождь
вожжи дрожат дрожжами,
