Фелисия отступила от окна, чтобы Тур Андерссен, распрямивший могучую спину и скользнувший глазами по окнам, не заметил ее. Этим движением своего тела он напомнил ей морское животное, вынырнувшее на поверхность и оглядывающееся по сторонам, — мокрое, подозрительное существо, словно пригрезившееся в дождь. Садовник выглядел серым, бесцветным и слепым из-за того, что глаза его как бы ощупью скользили по окнам. Тур Андерссен Хаукос, так значилось в документах садовника, но почему-то глаза этого человека становились злобными, если кто-нибудь называл его Хаукос. Что не устраивало его в столь обычной фамилии? Хаукос. Хорошая, звучная, эта фамилия не давала ее обладателю повода для гнева. Фелисия даже проверила в полиции, не значится ли садовник в списках преступников, однако не нашла ничего подозрительного. Потом она сердилась на себя за эту проверку, но ей почему-то хотелось, чтобы у садовника была объяснимая причина не любить свою фамилию. Как бы там ни было, он сердился и требовал, чтобы его называли просто Андерссен. Андерссен прекрасная фамилия, но ведь и Хаукос ничем не хуже. Фелисия присматривалась к садовнику, пытаясь найти в нем еще какие-нибудь причуды. Его серая куртка была не в меру длинна, и даже на таком высоком человеке карманы ее были пришиты слишком низко — когда он по привычке засовывал туда руки, его пальцы не доставали до дна. Где он раздобыл эту нелепую куртку? — раздраженно думала Фелисия. Никому не пришло бы в голову заказывать себе такую вещь, и ни один портной не сшил бы ее по собственному почину. Разве что покойный отец Эрлинга Вика, нищий портняжка из Рьюкана. А его серые висящие усы! На садовнике все висело, он и сам как будто висел, и уже давно. Между прочим, его вполне могли бы повесить во время войны. И, наверное, это обрадовало бы многих. Его следовало повесить или побить камнями, думала Фелисия. Но и немцам, и отечественным предателям не удалось поймать Тура Андерссена; в меткости ему тоже не было равных — этот недалекий хитрюга был слишком глуп и наивен, чтобы поверить, будто его жизни угрожает опасность, и слишком осторожен, чтобы попасться в ловушку. Такие всегда остаются в живых, не то что ее братья…
Фелисия взяла себя в руки. Какое ей дело до Тура Андерссена? Сжимая ключ от теплицы, она думала: если бы ты только знал, кто мне звонил! Если б мог сообразить, что из-за этого звонка ты сегодня понапрасну пускаешь слюну!
Она вышла в сад, но сделала вид, будто не видит садовника. Это было нетрудно, ведь она не знала, в каком месте сада он сейчас находится. Перед тем как запереть за собой дверь теплицы, Фелисия обернулась. Тур Андерссен уже ушел. Фелисия поджала губы. Сегодня эта нежить не получит желаемого.
Через всю теплицу она прошла к форточке вентилятора в торцовой стене, вокруг нее порхали птицы. Фелисия закрыла форточку и повесила на ее крючок полотенце. Потом, по-прежнему в сопровождении птиц, вернулась к двери и открыла кран над большой бочкой. Вода была тепловатая. Летом она поступала по трубе, проложенной прямо по земле.
Фелисия начала поливать цветы. Одной рукой она держала шланг, другой несколько раз отмахнулась от назойливого зяблика. Мысли ее были далеко. На губах играла улыбка, взгляд был отсутствующий.
Эрлинг Вик жил в Лиере и, чтобы попасть в Венхауг, ехал на поезде из Драммена в Конгсберг — Венхауг лежал в сорока километрах севернее Конгсберга на западном берегу Нумедалслоген. Уже тринадцать лет Эрлинг был другом Фелисии. При мысли, что она скоро увидит его, ее охватывала та же жаркая радость, какую она испытала весной 1950 года, встретившись с ним после шестнадцатимесячной разлуки, когда он жил на Канарских островах.
Тогда, в 1950 году, семь лет тому назад, эта подземная нежить — Тур Андерссен — еще не вторглась в их жизнь, и Фелисия не входила в ее царство, как собиралась войти сегодня. Ее с утра мучило недоброе предчувствие, что это произойдет сегодня, но тут позвонил Эрлинг. Рыцарь Эрлинг по телефону спас ее от нежити.
Свидание с Эрлингом в 1950 году Фелисия считала их первым по-настоящему любовным свиданием, хотя связь началась еще во время войны, в Стокгольме, где оба они были беженцами. О подобных свиданиях люди мечтают всю жизнь, но не всем дается этот единственный, сверкающий миг. Раньше им многое мешало — сперва война, тяжело поразившая Фелисию, а потом то неизбежное, что возникает, когда женщина не может выбрать одного из двух одинаково любимых ею мужчин.
Уже много времени спустя, в Венхауге, на Фелисию нашло какое-то затмение. Она убедила себя, что во всем виноват Эрлинг, хотя и испытывала при этом укоры совести. Даже в мыслях мы не можем освободиться от чувства вины, шептала она своим птицам.
Одна в доме любовника
Они встретились 19 мая 1950 года и провели вместе два дня. Фелисия сбавила скорость задолго до того, как показался дом Эрлинга. Она тяжело дышала, руки у нее дрожали. Она осторожно съехала на обочину и остановилась. Надо прийти в себя.
Эрлинг еще не прилетел, и никто не увидел бы ее волнения, но, с другой стороны, кто знает. И в тот раз, во время войны, когда она, мстя за братьев, убила предателя, ее тоже била дрожь. Фелисия испугалась, что не сможет вести машину. Сердце словно выросло и, стиснув легкие, прижало их к ребрам, она задыхалась от счастья и боялась лишь одного — потерять власть над собой, низ живота охватила пульсирующая истома. Борясь с этим чувством, Фелисия с бессильным стоном прислонилась к рулю. В слепой ярости она думала, что это чувство пройдет, как только мотор умолкнет и его дрожь больше не будет передаваться ей. Ничего подобного с ней раньше не случалось. Однако, судя по всему, было уже слишком поздно, Фелисия сжалась, приникнув к рулю, дернула ногой и, прикусив изнутри щеку, ощутила во рту вкус крови. Постепенно волнение улеглось. Она лежала на руле и равнодушно смотрела на приближающийся автомобиль. Он заставил ее включить мотор. Ехавшему навстречу водителю могло прийти в голову остановиться и предложить ей помощь. Когда встречная машина пронеслась мимо, Фелисия дала задний ход и осторожно выехала на узкую дорогу, что вела к дому Эрлинга, — развернуться в его маленьком дворике было невозможно. Она объехала дом и выключила мотор. Несколько минут она не двигалась. За время отсутствия Эрлинга тут ничего не изменилось. Стояла весна. Перед машиной важно семенила трясогузка. Последний раз Фелисия видела Эрлинга шестнадцать месяцев назад. Кто знает, как он жил в Лас-Пальмасе? Наверняка не устоял перед тамошним дешевым вином. Пил каждый день. И каждую ночь. Когда он жил дома, он и то чаще писал ей и письма его были длиннее, чем оттуда. У нее кольнуло сердце при мысли, что письма Эрлинга из Лас-Пальмаса были какие-то уж слишком трезвые. Словно их и в самом деле писал совершенно трезвый человек. Статьи, которые он писал для газеты, были гораздо теплее. На глаза Фелисии вдруг навернулись слезы, и ей показалось, что трясогузка ходит по дну прозрачного весеннего озера, подернутого рябью. Она вытерла глаза, и трясогузка засеменила так, как ей и было положено.
Фелисия вошла в дом, оставив дверь открытой, она быстро ходила от окна к окну, и шторы с громким щелчком взлетали вверх, потом распахивалось окно. Наконец она завела и пустила часы — без четверти два. Самолет Эрлинга приземлится в Форнебу около пяти пополудни, и он обещал приехать в Лиер на такси. Значит, он будет дома не позже семи, думала Фелисия, даже если в пути случится небольшая задержка. Дом нуждался в основательной уборке. Как странно, что в необитаемом помещении скапливается столько пыли.
