Но я никогда ничего не говорил Джеку, как и он мне. Хотя, когда он лежал в больнице, со всеми этими докторами и сиделками вокруг, – тут ему, казалось бы, самое время проговориться. Но он сказал только: «Мне бы попасть в Варфоломея, а я угодил в Фому. Несправедливо, а, Рэйси?»
Но я считаю, что как бы там ни было, хотел он стать доктором или не хотел, а благодаря всем этим годам за мясным прилавком, всем этим ежедневным поездкам на Смитфилд он таки заработал право посмеяться над врачами последним. Потому что он рассказал мне, что, когда хирург пришел к нему потолковать по душам, пошептать на ушко, как у них принято, он велел ему выкладывать все без обиняков. Без туману.
"Рэйси, – сказал он, – я его попросил прямо назвать мои шансы. Он стал отнекиваться, не на скачках, мол, но я на него нажал. Тогда он говорит: «Ну, допустим, два к одному». Я говорю: «Что ж, выходит, я фаворит?» Тогда он начинает расписывать, что он, мол, сделает то да сделает се, а я говорю: «Хватит меня баснями кормить». Расстегиваю свою пижаму. И говорю: «Где вы, стало быть, резать будете?» А он глядит на меня так, точно его вокруг пальца обвели, точно я не по правилам играю, и тогда я говорю ему: «Профессиональное любопытство, понимаете ли. Профессиональное». Он смотрит, вроде как ничего не понимает, и я говорю: «Разве у вас в папке не написано, чем я зарабатываю на жизнь? Извиняюсь, зарабатывал». Он быстренько заглядывает в свои бумаги, теперь уже присмиревший. И отвечает: «А-а! Так вы были мясником, мистер Доддс». А я говорю: «Мясником экстра-класса».
Блэкхит
– Так скажет мне кто-нибудь? – говорит Вик. – Почему?
– Туда мы обычно ездили, – отвечает Винс. – По воскресеньям. В старом фургоне для мяса.
– А то я не знаю, Бугор, – говорит Ленни. – Думаешь, я не помню? Но сегодня-то у нас не воскресный выезд.
– Они там медовый месяц провели, – говорю я.
– А я думал, у них не было медового месяца, – говорит Ленни. – Я думал, они тогда на коляску копили.
– Медовый месяц был потом, – говорю я. – После того как родилась Джун. Они решили, что имеют право все-таки устроить себе медовый месяц.
Ленни косится на меня.
– Знатный небось получился отдых.
– Все верно, – говорит Винс. – Летом тридцать девятого.
– Ты что, был там, Бугор? – говорит Ленни.
Все молчат.
– Из мясного фургона в «мерседес», а? – говорит Ленни. – Слушай, Рэйси, кажется, и тебя ведь тогда здесь не было?
Винс смотрит на нас в зеркальце заднего обзора. Его глаз не видно за темными очками. Я говорю:
– Мне Эми рассказывала.
–Эми, значит, – говорит Ленни. – А сказала она тебе, почему она не поехала с нами?
Все молчат. Потом Вик говорит:
– Ну а какая, собственно, разница? Джеку-то все равно, правда? Вообще-то я так и сказал ей: если она хочет забыть про все это дело, Джеку хуже не будет. Если б его прах развеяли на кладбище, он бы все равно не узнал, правда?
– Твоя профессия – тебе видней, – говорит Ленни.
– Она к Джун поехала, – говорю я. – Сегодня ее день.
– Это все чепуха, – говорит Ленни. – Если б Эми один раз и не съездила к Джун, та бы ничего не заметила. Джун-то ведь точно без разницы, правда? А если Эми хотела собраться с духом, так можно было и обождать, не обязательно было ехать сегодня.
– Не суди, – говорит Вик.
– Прах есть прах, – отвечает Ленни.
– Лучше такие вещи не откладывать, – говорит Вик.
– А последняя воля есть последняя воля, – отвечает Ленни.
– Почем мы знаем, все равно ему или нет? – говорит Винс.
– Я не к тому, что сам написал бы в завещании такую чушь, – говорит Ленни.
– Там не уточняется, – говорю я.
– Что не уточняется? – спрашивает Ленни.
– Я про завещание Джека. Там не написано, что это должна сделать Эми. Он просто хотел, чтобы это было сделано.
– А ты откуда знаешь? – спрашивает Ленни.
– Мне Эми показывала.
– Тебе? Похоже, тут только я один ничего не знаю. – Он выглядывает в окно. Мы приближаемся к Блэкхиту, едем мимо дальнего конца Гринвичского парка. На его лужайках желтеют нарциссы. – А Рэйси сидит да помалкивает.
Винс смотрит в зеркальце.
Лицо Вика становится напряженным, на нем заметно неодобрение, как будто пора сменить тему. Он говорит:
– Это как с лошадьми. Пока из него вытрясешь.
Вик держит коробку. Не думаю, что ему стоит держать ее у себя до самого конца. Ленни говорит:
– И даже когда вытрясешь, не факт, что правду.
– Последний раз я нормально подсказал, – говорю я.
Винс все смотрит.
– Только не нам, – говорит Ленни.
– А кому, Рэйси? – спрашивает Вик. Из него получился бы неплохой рефери.
– Это ж не только меня касается, – говорю я.
И гляжу в окошко. «Блэкхит» значит «черная пустошь», но ничего похожего тут нет. Кругом зеленеет травка под синим небом. Кабы не дороги, бегущие во всех направлениях, тут было бы где расскакаться на лошади. А когда-то здесь разбойничали. Грабили дуврские почтовые кареты. Кошелек или жизнь.
– И все равно непонятно, – говорит Вик. – Почему именно в Маргейте?
– По-моему, просто для интересу: сделаем или нет? – говорит Ленни.
Винс слегка поворачивает голову назад.
– Так по-твоему, он знает? По-твоему, он нас видит?
Ленни моргает и не торопится с ответом. Он глядит на меня, потом на Вика, точно хочет, чтобы и тут вмешался рефери.
– Это я фигурально, Винси, фигурально. Конечно, он нас не видит. Ничего он видеть не может.
Руки Вика поправляют коробку. Потом Ленни испускает смешок.
– Слушай, Бугор, а если он все равно ничего не видит и видеть не может, чего ты тогда решил прокатить его на «мерсе»?
Винс смотрит на дорогу перед собой.
Трава блестит под солнцем. Джеку этого не увидеть.
Вик говорит, медленно и мягко:
– Это ты хорошо придумал, Винс. Замечательно. Отличная машина.
– Да уж не мясной фургон, – говорит Винс.
Винс
Глаза у Джека закрыты, он вроде бы спит, и я думаю, не удрать ли мне потихоньку, смыться, и все, но если он не спит, он заметит, что я смылся, – может, он меня проверяет. Поэтому я говорю: «Джек?» – и он мигом открывает глаза.
Сегодня дежурит сестра по имени Келли, та, что мне нравится, черноволосая. Я думаю: а что, может, попробовать? Все ж таки исключительные обстоятельства. Что-то типа конца света. Как ты на это смотришь, сестричка, – удерем вместе? Ты да я.
