Но он не собирается разыгрывать из себя скромного просителя. Он глядит на меня так, точно это я его о чем-то прошу, точно это не ему нужны деньги, а я обязан вернуть ему долг. Точно самое малое, что я должен был сделать (как мне надоела его вечная долбежка!), – это еще несколько лет назад войти к нему в долю и вести себя так, словно мы с ним и впрямь одной плоти и крови. Хотя суть вовсе не в плоти и крови, а в обычной говядине. Говядина или машины. Вот из чего мне пришлось выбирать.
Я говорю: «Не думай, что я стану выкупать твою лавочку».
Но он сверлит меня взглядом, точно именно это от меня и требуется, точно мы уже заключили сделку и теперь моя очередь вносить пай. Как будто я сам ничего не понимаю в сделках, а разве я не торговец, разве я не торгую подержанными машинами? Можно подумать, что подержанные машины – это дрянь какая-нибудь, а на его паршивое мясо "се молиться должны.
«Ты не видишь, что происходит у тебя под носом, – говорю я. – В двух шагах выстроили новый супермаркет, тебе первому предлагают заведовать мясным отделом. У тебя же нет выбора!»
«Да ну?» – отвечает он.
«Не хочешь – как хочешь, – говорю я. – Тогда твое дело труба».
«Зато буду сам себе хозяин», – отвечает он.
«Сам себе хозяин? – говорю я. – Да ты никогда не был себе хозяином. Твой папаша был тебе хозяином, нет, что ли? Как у тебя на вывеске-то написано?»
Он глядит так, словно хочет меня ударить. Потом говорит:
«Тут ведь и с другой стороны можно посмотреть, верно?»
«Короче, выкупать твою лавку я не буду, – говорю я. И даю ему пятерку. – На меня не рассчитывай. – И вынимаю еще пятерку. – Итого десять, – говорю я. – Иди и поставь своим приятелям пива. Себе тоже возьми. А я линяю отсюда».
* * *
И за что его вообще благодарить-то, скажите на милость? Это все Эми. Он просто вернулся победителем с войны – а тут здрасте, подарочек, я лежу. В той самой кроватке, что была куплена для Джун.
У него автоматический контроль скорости, рулевое управление с усилителем.
И вот вам пожалуйста, прошло сорок лет, и он лежит там с этими трубками – сам себе хозяин, ничего не скажешь, – и говорит мне: «Поди-ка сюда, Винс. Хочу тебя кое о чем спросить». Все никак не уймется.
Это отличный автомобиль.
А ихний хирург – Стрикленд, что ли, – смотрит на меня так, будто я его следующая жертва, будто он меня следующего собирается потрошить. Я думаю: «Это потому, что он знает: я ему не настоящий родственник». Но потом мне приходит в голову другое: «Нет, это потому, что старикан ему уже печенку проел, вот он на мне и вымещает. Это как раз в духе Джека: он может донять даже того, от кого зависит его жизнь».
Он начинает объяснять. Говорит: «Знаете, как выглядит ваш желудок?» – точно я полный кретин. И продолжает: «А знаете, где он находится?»
Я могу представить себе это только одним способом. В виде ремонта. Примерно как подшлифовать что-нибудь или от нагара очистить. Не знаю, как мы там устроены внутри, но хороший двигатель я с первого взгляда отличу, мотор разобрать – это мне раз плюнуть. Я считаю, что плоть и кровь не слишком чисто сработаны, по крайней мере не у всех, зато хороший мотор – он и есть хороший мотор.
Так что Хуссейн пусть почешется.
Рэй
Джек говаривал: «Привидения, вот вы кто, Рэйси, в этой вашей конторе. Зомби несчастные». Он говаривал: "Ты б лучше приходил как-нибудь к нам на Смитфилд[3]да поглядел, как зарабатывают на хлеб нормальные мужики".
Бывало, я так и делал. Ранехонько поутру, особенно когда у нас с Кэрол совсем все разладилось, когда мы и говорить-то друг с другом перестали. Я выходил пораньше и садился на шестьдесят третий, как обычно, только проезжал две лишние остановки и шел пешком от Фаррингдон-роуд, по Чартерхаус-стрит, еще в сумерках. Завтрак на Смитфилде. Мы отправлялись в кафетерий на Лонг-лейн или в одну из тех забегаловок, где можно глотнуть пива и перекусить в полвосьмого утра. Брали с собой Теда Уайта из Пекема, и Джо Малоуна из Ротерхайта, и Джимми Фелпса из Камберуэлла. Ну и Винса, конечно, в ту пору, когда он еще в учениках ходил. Когда еще не записался в армию.
Они говорили: чего тебе надо, Рэйси, так это подкормиться. А то ты совсем отощал. Надо бы тебе мясца на костях нарастить. А я отвечал: такая уж у меня конституция. Наилегчайший вес. Хоть лопатой загружай, толку чуть.
Удивительное дело, но среди мясников тощего не найдешь.
И еще, он вечно пересказывал мне ихние смитфилдовские байки, вешал на уши ихнюю смитфилдовскую лапшу. Что Смитфилд – это-де настоящий центр, истинное сердце Лондона. Окровавленное, понятно, – такой уж товар. Что Смитфилд – это не просто Смитфилд, а Жизнь и Смерть. Вот что он такое – Жизнь и Смерть. Потому что как раз напротив мясных рядов стоит больница Святого Варфоломея, а от нее рукой подать до Центрального уголовно-то суда Олд-Бейли, выстроенного на месте старой Ньюгейтской тюрьмы, где раньше что ни день кого-нибудь вздергивали. Так что тут тебе все три М – Мясо, Медицина и Мокрые дела.
Но Джимми Фелпс как-то объяснил мне, что Джек просто повторяет то, что рассказывал ему его отец Ронни Доддс, слово в слово. И от того же Джимми Фелпса я узнал – когда Джека поблизости не было, когда они с Винсом уже погрузились и уехали в Бермондси, – что Джек вовсе и не хотел становиться мясником, коли уж на то пошло. Это отец у него уперся. «Доддс и сын», потомственные мясники с 1903 года, и хоть ты тресни.
Джимми сказал мне: «Знаешь, кем Джек хотел стать? Только ему не говори, ладно? – и улыбается этак опасливо, точно Джек еще здесь и может вдруг подкрасться к нему сзади. – Когда Джек был вроде Винса, учеником, как и я, он все свободное время глазел на сестричек, которые выходят из больницы. Я думаю, это они виноваты – он, понимаешь, решил, что у каждого доктора всегда под рукой парочка медсестер, только свистни, – но он как-то сказал мне, причем не шутя, что бросит все – пусть, мол, его старик сам жрет свое вонючее мясо, потому что он хочет заделаться доктором».
Джимми сникает. Он сидит напротив меня в своем заляпанном комбинезоне, обхватив ладонями кружку с чаем, весь какой-то поникший. Потом говорит: «И он ведь серьезно. Чего, мол, там сложного – надел белый халат и вперед. Можешь себе представить? Доктор Доддс».
Но он видит, что мне не смешно, и меняет тон. «Ты только Джеку не говори», – просит он.
«Не буду», – отвечаю я вроде как с сомнением, точно мог бы и сказать.
А про себя думаю: ну а он-то, Джимми Фелпс, – хотел ли он сам стать мясником? Вспоминаю, что Джек как-то сказал в пустыне: под одежкой мы все одинаковы, будь ты хоть офицер, хоть рядовой, все из одного теста. Звездочки на погонах – они гроша ломаного не стоят.
Можно подумать, я сильно хотел работать в страховой конторе.
