* * *
Совещание длилось уже полтора часа, а конца и края ему не было видно. Аркатов только закончил отчитываться о проделанной работе, и Казаку не терпелось предложить новый, разработанный совместно со мной план-минимум. Евгений Викторович Кораблев, наш новый инвестор, благополучно выкупивший долю у прежнего, вконец спившегося и помещавшегося на тантра-йоге, улыбнулся и кивнул.
Коля засуетился, вскочил с места и затарахтел бойкой скороговоркой: «Основываясь на накопленном опыте и удачно проведенных маркетинговых исследованиях, мы отметили…»
«А штанишки-то ему коротковаты», – подумалось мне, пока я сонно из-за полуприкрытых век рассматривал друга.
Коля всегда торопится выступить, выслужиться перед значимыми людьми. Его конек – напористый подхалимаж, желание проявить себя самым лучшим менеджером на свете. «Интересно, а какой конек у меня?» – на этот вопрос я не знаю ответа. Слушая энергичную, но немного сбивчивую речь Казака, я украдкой поглядывал на инвестора, следя за его реакцией. Интересно, хоть кто-нибудь из доморощенных коммерсантов делает бизнес исходя лишь из соображений практицизма и экономической выгоды? Как часто, в угоду человеку, от которого зависит финансирование, приходилось совершать заведомые глупости и бессмыслицы. Иными словами, деньги – единственный фактор, влияющий на бизнес, но зачастую не в экономическом, а каком-то бесовском, эмоциональном смысле.
А ведь наступит день, когда молодые высокообразованные разводилы будут также сечь за мной. «Это похоже на дедовщину в армии, – думаю я, – сначала задницу лижешь ты, позже лизать начинают тебе».
Женя, крупный холеный тридцатипятилетний мужик с аккуратной бородкой на румяном лице крутил в руках свою маленькую моторолу. При одном взгляде на таких, как он, провинциальные дамы зачарованно пищат друг другу на ухо: «Бога-а-атый!» Черные брюки и светлый клетчатый пиджак, перстень с бриллиантом на мизинце, расстегнутая, что называется «до пупа» рубаха, предъявляющая взорам толстенную золотую цепь с огромным православным крестом, – все призвано подчеркнуть Женин достаток, его уверенность в завтрашнем дне и значимость. О себе инвестор всегда говорит прямо, не тушуясь: «Я человек солидный, влиятельный». Ездит он на огромном, как автобус, новеньком «джипе» Nissan Patrol и имеет жену Веру. Последняя, девушка красивая, но чрезвычайно тупая, производит впечатление человека, постоянно закидывающегося рогипнолом. Говорят, раньше она была учительницей младших классов, но лично я в этом сомневаюсь. Дети вряд ли стали бы ждать, пока она соберется с мыслями, чтобы поприветствовать класс.
– Хочу внести предложение, – прервал Казака инвестор. Евгений всегда говорит очень тихо, почти шепчет, и приходится реально напрягаться, чтобы разобрать отдельные слова. Я думаю, что подобная манера говорить призвана в лишний раз убедить окружающих в очевидной и недосягаемой простыми смертными крутизне собеседника, мол, вы, говно, ловите каждое мое слово, прислушивайтесь, суки, прислушивайтесь и благодарите судьбу за то, что свела вас со мной.
– Сейчас сколько времени? – спросил он.
Я посмотрел на свои часы и тут же подумал, что Zenith El Primero надоел и пора бы уже его поменять. Потом я принялся размышлять о том, какие часы мне нравятся, разглядывая при этом запястья присутствующих. У Казака – тоже Zenith, только другая модель. Мы покупали их вместе, в Mercury на Тверской. На толстой, белой и рыхлой, как булка, лапе Аркатова – довольно банальный Longines. Несмотря на определенную консервативность и дешевизну этой марки, я всегда испытывал по отношению к ней теплые чувства. И дело вовсе не в том, что Longines были любимыми часами какой-нибудь звезды, вроде Элвиса Пресли. Мой дед носил Longines, причем это были именные часы, подаренные ему министром обороны Чехословакии. Стоит мне только заметить на ком-нибудь эту фирму, и я сразу вспоминаю детство. Зима (в памяти всегда только она!), рано темнеющее небо и россыпь ярких звезд над шпилем МГУ, запах осетрового балыка и венгерского сервелата (спецзаказ, доставленный водителем) и тихое бормотание Джо Дассена из огромных размеров колонок музыкального центра Sharp.
Мой взгляд скользил дальше, не останавливаясь на Tissot'ax главбуха, менеджера по административной части Федорова и начальника отдела продаж Купрякова. Из-под белой манжеты Жениной рубашки нагло выглядывали Rado. Сразу же вспомнилась фраза Коко Шанель насчет того, что, если у человека нет вкуса, то, значит, нет и совести.
– Мы тратим ценные рабочие часы на эти заседания, – продолжал тем временем инвестор, – а могли бы посвятить их работе. Я предлагаю перенести координационные совещания на час раньше.
– На девять, что ли? – неодобрительно спросил Аркатов.
– А что тут такого? Кто рано встает, тому бог подает, – Женя заулыбался, он был доволен к месту примененной поговоркой и тем, что вызвал негативные эмоции. Ему явно нравилось злить людей.
«Наверное, это со школы», – подумал я. И захотел вмешаться. Начать свою фразу с чего-нибудь типа: «Я не для того десять лет бизнесом занимаюсь, чтобы вскакивать ни свет ни заря». Да и какой там «вскакивать», если частенько, после бессонной ночи, к трем дня глаза продрать не в силах?! С другой стороны, было понятно, что перед инвестором надо всегда демонстрировать прямо-таки неуемное желание работать, горбатиться на его, блядь, процветание. Поэтому, как обычно, для того чтобы добиться своего, надо было свести ситуацию к абсурду.
– В девять тоже неудобно, – сказал я, – все равно мы минимум по два часа тратим. К тому же, если ехать к девяти – трафик абсолютно ебанутый.
– Ну и чего ты предлагаешь? – Казак посмотрел на меня подозрительно и хмуро.
– Надо совещания в восемь начинать. Тогда все успеем.
* * *
Я не знаю, на чем мне остановиться, что выбрать… Я занимаюсь столь многим, но практически ничем всерьез. Мне уже тридцать, а кажется, только вчера был студентом. Я не взрослый, во всяком случае, просто не умею им быть. Но когда-нибудь да придется взрослеть? Не знаю, не знаю. Мне в это не верится. Хотя, наверное, я этого бы хотел.
К концу рабочей недели мне позвонил мой школьный товарищ Вадим Матусян. Еще больший распиздяй, чем я, он работает детским реаниматологом в Центре матери и ребенка на Юго-Западе и уже второй год пишет диссертацию. Мы были очень близки с ним с шестого по восьмой классы, сходясь, уже тогда, в несколько нестандартном взгляде на окружающий мир. Потом мы долго не общались. Вадим учился в медицинском и увлекался восточными практиками. Я заканчивал на хуй не нужный МГИМО и занимался мелким разводняком под громким названием «бизнес». Вадим хипповал, курил много травы и варил мак. Я принимал активное участие в первой движухе, ненавидел марихуану и обожал метамфетамин. Вадим зависал на флэтах, слушал King Crimson и Pink Floyd. Я организовывал Гагарин-парти и перся от Juno Reactor. У Вадима была своя тусовка, люди, которых он называл друзьями. Я всегда был одинок и отрицал само существование дружбы как явления. «Дружбы не бывает, – говорил я, – допустимо лишь взаимовыгодное союзничество». Мы были абсолютно разными. Казалось, у нас нет ничего общего. Года полтора назад я встретил его случайно в районном супермаркете. Сейчас мне кажется, я догадываюсь, что заставило нас вновь сойтись. Единственная общая черта. Просто мы из породы тех мужчин, что навсегда остаются мальчиками. Мы те, кого боятся и обходят стороной женщины, ищущие опору в жизни. Нам давно по тридцатнику, у нас дети, работы и обязательства. Но мы сознательно и усиленно не взрослеем, делая вид, что все это не про нас, предоставляя окружению становиться дядьками и тетками, обогащаться житейским опытом и стремиться к простому человеческому счастью.
