Генри Милвертон и его сообщники запланировали зрелищную расправу над Шерлоком Холмсом в назидание всем, кто имел дерзость встать на пути великой преступной империи. Но наивно было бы полагать, будто весь этот спектакль разыгрывался лишь для того, чтобы уничтожить одного человека, которого можно просто переехать экипажем или убить сброшенным на голову булыжником. Публичная смерть Холмса доставила бы его врагам огромное удовольствие, к тому же они явно собирались совместить его казнь с каким-то масштабным начинанием. Затея с судом и виселицей во дворе Ньюгейтской тюрьмы, вероятно, служила прикрытием некоего события, призванного потрясти мир. И возможно, только Холмс был в силах это предотвратить.
В чем бы ни заключался замысел преступников, его успешное воплощение, очевидно, зависело от того, сумеют ли они на протяжении нескольких месяцев или недель распоряжаться тюрьмой по собственному усмотрению. Пока Холмс не мог установить, какова их цель. Но он поклялся себе, что все выяснит.
На следующий день моему другу зачитали приговор. Как ни странно, на душе у него стало легче. Похоже, кошмар близился к концу. Холмс не испугался и даже не удивился, когда Генри Милвертон елейным тоном произнес ритуальную фразу: «Вас препроводят туда, откуда привели, а затем к месту законной казни. Там вы будете повешены за шею до наступления смерти». Любой другой человек, прикованный к стене камеры для висельников, находящийся под наблюдением тюремщиков, которые дежурят по обе стороны от двери, и не имеющий никого, кто помог бы ему избежать скорого восхождения на эшафот, наверняка утратил бы всякую надежду. Но Холмс верил в один неопровержимый факт: сила его разума, способность к наблюдению, мощь той аналитической машины, в каковую он превращался в подобные моменты, были сильнее, чем все враги, вместе взятые.
Крупный седеющий мужчина, к которому обращались по званию «старшина», увел подсудимого с последнего заседания, надев на него наручники. На сей раз Холмса не препроводили прямиком в камеру: заключенный под конвоем проследовал в противоположном направлении, к металлической двери со стальными пиками по верху. При помощи массивного ключа комендант отпер невероятных размеров замок с подвижными вырезами модели Джозефа Брамы. Бронзовый засов с грохотом отодвинулся, и узник с тюремщиком пересекли мощеный мрачный зал с высокими потолками. Затем они вошли в помещение, служившее, по видимости, конторой начальника тюрьмы. Стены были увешаны предписаниями — в них запрещалось приносить заключенным горячительные напитки и разъяснялись правила посещения подопечных для священников и адвокатов.
В хорошо освещенной приемной, где составлялись описания примет и телосложения узников, стоял открытый шкаф с оковами, в которых содержался Джек Шепард — знаменитый грабитель восемнадцатого столетия, четырежды бежавший из-под стражи. Они были сделаны из металлических прутьев толщиной в полтора дюйма и длиной в пятнадцать. Холмс заметил и ножные кандалы, соединенные перекладиной дюймового диаметра и скрепленные тяжелыми гвоздями. Стену конторы все еще украшали две картины, изображавшие штрафную колонию в Ботани-Бей. Однако внимание моего друга привлекли не они, а посмертные маски, в три ряда расположенные над низким шкафом, — они были сняты с мужчин и женщин, повешенных в Ньюгейте за последние сто лет.
Генри Милвертон, сопровождавший узника, остановился позади него и указал на самый примечательный из этих трофеев:
— Вот, мистер Холмс, Курвуазье. Он был публично казнен шестьдесят с лишком лет назад за убийство лорда Уильяма Рассела. Посмотрите, как опустились брови и исказилась нижняя часть лица. Верхняя губа чрезвычайно утолщена. Так будет и с вами, мистер Холмс, вследствие прилива крови, вызванного процессом повешения, точнее, удушения. Вы можете видеть, что некоторые, подобно Курвуазье, погибли с открытыми глазами, а иные — с закрытыми. Для одних смерть наступила мгновенно, от перелома шеи при падении. Другие болтались на короткой веревке и умерли от удушья. Вы будете из их числа, мистер Холмс.
Сыщик ничего не ответил. В этот момент он увидел большие весы в углу комнаты.
— Вы нас очень обяжете, — проговорил Милвертон, — если встанете вот сюда. Господину главному старшине необходимо знать, сколько вы весите, чтобы ваш конец был таким, как мы желаем. Многие люди, мистер Холмс, слишком долго ждали этого представления, и вам негоже разочаровывать их чересчур коротким прощальным концертом. Вы причинили нам столько бед, что теперь просто обязаны немного нас позабавить. Поэтому, боюсь, вам придется поплясать, мистер Шерлок Холмс.
Мой друг молча встал на металлическую платформу. Седовласый старшина принялся возиться с медными грузами: сначала добавил один, потом заменил его другим, поменьше. Наконец плечо весов, поколебавшись, замерло. Милвертон притворялся, будто занят какими-то бумагами, но, как только со взвешиванием было покончено, поднял глаза.
— До свидания, мистер Холмс, — сказал он. — До утра знаменательного дня мы с вами не увидимся. Как известно, существует обычай предоставлять в распоряжение осужденного три воскресенья перед казнью. Увы, мы не можем себе этого позволить. Однако у вас есть неделя или даже больше: мы ожидаем прибытия наших друзей. До тех пор можете утешаться, взывая к милосердию любых богов. Но настанет момент, когда после пробуждения вы не будете уверены, что оно для вас не последнее. И если вам позволят прожить еще сутки, вы почувствуете себя счастливейшим из смертных. Только подумайте, мистер Холмс! Когда ваше отчаяние станет невыносимым, вы благословите нас лишь за то, что мы подарили вам один скоротечный день! Нет, вы даже не представляете, как славно мы с вами поладим!
Холмс пронзил своего врага неподвижным острым взглядом. В течение секунды Милвертон не отводил глаз, но потом усмехнулся и снова уткнул нос в бумаги.
Обратно пленника повели другой дорогой: сначала по темному коридору, затем по крытому мосту. Моему другу удалось мельком увидеть четыре галереи камер под стеклянной крышей. Все они были пусты и безмолвны. В сопровождении конвойных Холмс проследовал в металлические ворота, затем по узкому проходу, вымощенному сланцем, мимо плаца, за которым, по всей вероятности, протянулась Ньюгейт-стрит. Гениальный детектив запечатлевал в каталоге своей памяти каждый дюйм этого короткого пути. Смею предположить, что он смог бы назвать точное число камней, по которым прошел, и сказать, сколько на них было сколов и трещин.
За мостом находилась стена с крючками, на которых висела форменная одежда. Рядом была ниша с раковиной, тремя бритвами и щетками, ручным зеркальцем, лежащим на каменной столешнице лицевой стороной вниз. Как я неоднократно наблюдал, в такие минуты мой друг воплощал собой непобедимый интеллект. Казалось, он был лишен сердца и нервов, не подвластен никаким чувствам. Эти сосредоточенность и непроницаемость были необходимы ему, чтобы не погибнуть.
Холмс прошел за своими тюремщиками под арку, и перед ним открылся двор, куда выходили окна его камеры с матовыми стеклами. Солнечный свет сюда не проникал. Высокие стены были гладкими, как мрамор, и упирались в то, что Уайльд, поэт-узник, назвал «лоскутком голубизны»[5]. «Оставь надежду…» Строители темницы удачно выбрали девиз для этого крыла. Даже если бы человеку удалось избавиться от цепи на ноге, сделаться невидимым для надзирателя, сидящего в камере, отпереть замки наружной двери и очутиться во дворе, в конце концов ему все равно пришлось бы сдаться палачам. Ровные плоскости тюремной ограды казались неприступными: не было ничего, за что беглец мог бы ухватиться. Только в северо-западном углу, посредине каменной кладки, Холмс заметил старый, давно не использовавшийся бак для воды. По верху каждой стены тянулась толстая деревянная балка с прикрепленной к ней колючей стальной проволокой. Без соприкосновения с острым металлом невозможно было перелезть это препятствие, разве что заключенный смог бы удерживать свой вес на одном пальце.
