— Знал бы ты, каких трудов мне это стоит. Мужчины и представить не могут, какие муки испытывают девушки ради сохранения фигуры. Правда, Салли?
— Где им знать.
— А ты, Том, снова поправился, — бодро добавила моя мать.
— Откуда девушкам знать, какие муки испытывают мужчины, нагуливая лишний жирок.
— Не подумай, что я тебя упрекаю, — тоном обиженной добродетели произнесла мать. — Если ты так чувствителен к этой теме, больше я ее не затрону. Кстати, полнота тебе даже идет. Лицо округляется, ты выглядишь лучше. Но сегодня я приехала не для препирательств. У меня скверные новости. Можно присесть?
— Разумеется, Лила, — спохватилась Салли. — Принести вам что-нибудь выпить?
— Джин-тоник, дорогая. И выжми туда немного лимонного сока, если есть лимоны. Том, а где девочки? Не хочу, чтобы они нас слышали.
— Наверху, — ответил я, разглядывая закат и ожидая скверных новостей.
— Саванна вновь пыталась покончить с собой.
— Боже милостивый, — выдохнула Салли, остановившись в дверях. — Когда?
— Очевидно, на прошлой неделе. Точной даты врачи назвать не могут. Когда ее обнаружили, Саванна была в коме. Сейчас она вышла из комы, но…
— Что означает это «но»? — почти прошептал я.
— Но сейчас она пребывает в одном из своих дурацких состояний, в которые впадает, когда ей нужно внимание.
— Мама, эти дурацкие состояния называются психотическими промежутками.
— Саванна утверждает, что страдает психопатией. Только я-то знаю, она не настоящая психопатка, — резко и зло бросила мать.
— Лила, а где она сейчас? — опередила меня Салли.
— В какой-то нью-йоркской психиатрической клинике. Кажется, Беллвью[11]или что-то в этом роде. Я записала, да бумажку дома оставила. Со мной связалась врач. Такая же, как ты, Салли, только психиатр. Вряд ли она сумела бы стать врачом где-нибудь в другой отрасли медицины, где занимаются серьезными делами. Но я всегда говорю: каждому свое.
— Я едва не стала психиатром, — заметила Салли.
— Как бы там ни было, приятно, что молодые женщины столь успешны в профессиональной карьере. Я такой возможности не имела… Эта врач позвонила и сообщила трагическую весть.
— Каким образом Саванна пыталась покончить с собой? — уточнил я, стараясь не терять самообладания и чувствуя, что все равно теряю.
— В очередной раз вскрыла себе вены, — ответила мать и заплакала. — Почему она так со мной поступает? Неужели я мало настрадалась?
— Она так поступает не с тобой, а с собой, — возразил я.
— Сделаю вам выпить, — сказала Салли и ушла в дом.
Мать вынула из сумочки платок и вытерла слезы.
— По-моему, этот психиатр — еврейка, — рассуждала она. — Очень характерная фамилия. Возможно, Арон ее знает.
— Мама, Арон родился в Южной Каролине. Если он еврей, это еще не значит, что ему знакомы все евреи Америки.
— Но он умеет наводить справки. Узнать бы, что она за птица. Семья Арона осведомлена о таких вещах.
— Если она еврейка, то в семье Арона, конечно же, есть на нее досье.
— Том, не надо добивать меня своим сарказмом. Думаешь, мне сейчас легко? Что, по-твоему, я должна испытывать, когда мои дети творят с собой такие ужасные вещи? Ощущаю себя хуже некуда. Ты даже представить не можешь, как люди из приличного общества будут смотреть на меня, когда все узнают.
— Ты поедешь в Нью-Йорк?
— Ох, Том, это невозможно. Мне сейчас так тяжело. В субботу мы устраиваем званый обед, запланированный еще несколько месяцев назад. Мы сильно потратились. Уверена: Саванна в хороших руках, мы вряд ли можем что-то для нее сделать.
— Находиться рядом — это уже кое-что. Ты никогда этого не понимала, мама.
— Я пообещала психиатру, что, возможно, приедешь ты, — осторожно, с надеждой в голосе произнесла мать.
— Ну естественно!
— У тебя сейчас нет работы. Не нужно отпрашиваться, объяснять.
— Моя работа — искать работу.
— Зря ты не согласился продавать страховки. Ошибочное решение, хотя ты и не спрашивал моего совета.
— Откуда ты вообще об этом узнала?
— От Салли.
— Неужели она проболталась?
— Салли очень за тебя беспокоится. Мы все беспокоимся, Том. Не жди, что она всю жизнь будет тащить тебя на своем горбу.
— Это тоже она тебе сказала?
— Нет. Это лично мое мнение. Взгляни фактам в лицо. Пока ты живешь в Южной Каролине, тебе не устроиться ни учителем, ни тренером. Нужно начинать заново, подниматься с самого дна. Работодатели должны видеть, что ты чего-то стоишь. Тогда один из них даст тебе шанс.
— Тебя послушать — так я вообще всю жизнь бездельничал.
Мне хотелось спрятаться от материнского взгляда. Я устал от этого разговора и не мог дождаться сумерек. Скорее бы солнце село.
— Прошло слишком много времени с твоей последней работы, — продолжала мать. — Любая женщина перестает уважать мужчину, который не приносит денег. Поверь мне. Салли — просто ангел, но она не будет вечно кормить семью, пока ты сидишь на крыльце и размышляешь о жизни.
— Мама, я все время хожу на собеседования. Количество компаний уже перевалило за семьдесят.
— Мой муж может тебя пристроить. Он предлагал найти тебе место в бизнесе.
— Ты же знаешь, я не могу принять помощь от твоего мужа. Хоть это пойми.
— Не понимаю я этого! — повысила голос мать. — И вообще, почему я обязана это понимать? Вся твоя семья страдает из-за того, что ты не в состоянии оторвать свой жирный зад от стула. Мой муж это видит. Он хочет помочь не тебе, а Салли и девочкам, положить конец их страданиям. Они достаточно намучились с тобой. Да, мой муж знает, как ты его ненавидишь, и тем не менее готов протянуть руку.
— Рад, что ему известно о моей ненависти.
На крыльцо вернулась Салли с двумя бокалами. Один предназначался моей матери, второй — мне. Я испытывал сильное желание выплеснуть содержимое и вгрызться зубами в стекло.
— Том мне рассказывает, как сильно ненавидит меня и все, что мне дорого.
— Неправда. Речь шла о твоем муже. К тому же ты сама меня спровоцировала, подняв эту тему.
— Я всего лишь намекнула, что ты болтаешься без дела. Том, это тянется уже второй год. Времени более чем достаточно, чтобы человек с твоими способностями что-то где-то себе подыскал. Думаешь, Салли приятно содержать взрослого мужчину, у которого руки и ноги на месте?
— Довольно, Лила, — сердито прервала ее Салли. — Вы не имеете права говорить за меня.