— Ты чегоэто, Пелагея? — возмутился вдруг Лёнюшка. — Она мне рыбку в чай уронила! — собидой в голосе пожаловался он Ирине.
Онаиспугалась, как бы он опять не заставил старушку отбивать поклоны, ипредложила:
— Давайте явымою чашку, налью новый, а вы мне расскажите вашу удивительную жизненнуюисторию про Богоматерь.
Монах вдругпреобразил капризную мину в какую-то постную улыбку и стал звучно отхлебыватьиспорченный чай.
— СтарецПрохор, — мрачно сказал он, — когда ему приносили суп, закапывал его прямо скастрюлькой в землю на три дня и только после этого вкушал. Так он боролся сбесом чревоугодия.
— Помилуйте,— улыбнулась Ирина, — для этого есть иные, менее экстравагантные пути. Вот я,например, отношусь к еде чисто символически — так только: поклюю и довольно...
А она былауверена — стоит ей только овдоветь, и Ричард приедет за ней, прилетит,прискачет и увезет в свой туманный Альбион с неизменными словами: «Наконец тысвободна, о прекраснейшая из женщин! На коленях умоляю тебя осчастливитьнесчастнейшего из смертных!» Но муж умер, а он все не ехал...
Была у негоодна песня с несложной музыкальной фразой: та-та-та, та-та, та-та-та. Почему-тоу нее и в их лучшую пору начинало щемить сердце от этого нехитрого плетения,словно в предчувствии грядущих мытарств и трагедий, и она просила: «Дорогой, непой это больше, мне страшно». А потом просила: «Нет, спой, спой это мучительное— та-та-та, та-та, та-та-та!» И тогда он тоже чего-то пугался и, завязывая ееволосы вокруг своей шеи, говорил с улыбкой: «Посмотри, Ирина, а ведь я твойпленник».
...Онапосылала ему телеграммы, где было написано латинскими буквами «ВНИМАЮ ГОЛОСУТВОЕГО СЕРДЦА СКВОЗЬ ТОЛЩУ ДНЕЙ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. ЖДУ НАШЕЙ НАЗНАЧЕННОЙ БОГОМВСТРЕЧИ НА ЭТОЙ ЗАТЕРЯННОЙ В МИРАХ, ТРАГИЧНОЙ ЗЕМЛЕ». Звонила долгими глухиминочами, и он брал трубку: «О, Ирина! Очень рад, а у нас туман».
— Лёнюшка,тебя Ирина-то просила рассказать про Царицу Небесную, ту историю, помнишь? —тоненько проговорила Пелагея.
— Ты ирасскажи, — благословил он, откидываясь на спинку стула. — И вы, МарьяТихоновна, послушайте!
— Не хучу, —протянула бабка. — Ну разве что хлебца самый чуток.
Ирина хотелабыло уже отложить свое чтиво в сторону, но заметила, что тетрадь была начата ис обратной стороны, и, перевернув ее, прочитала несколько строк:
Опять забылрассказать отцу Иерониму эту треклятую историю с джинсами. Надо перед каждойисповедью записывать грехи!..
«А, —подумала Ирина, — видимо, он имеет в виду тот случай, когда они с дружкомразрезали пополам новенькие джинсы, вложили половинки в фирменные пакеты ифарцанули ими у гостиницы. О, она тогда подключила высшие чины МВД, чтобы делозамяли...»
— А вот надоначать с того, как Лёнюшка ко мне попал. Когда при Хрущеве-то разогналиГлинскую Пустынь да Киевскую Лавру, много было тогда бездомных монахов...
Отложив всторону Сашину тетрадь, Ирина вдруг подумала, отчасти вдохновляемая идеейнекоего соперничества с сыном, что все это может быть очень интересным этнографическимматериалом, которого еще не касалось ни перо писателя, ни рука исследователя, ичто ее занесло в некий мифологический заповедник. Она вспомнила, как ее муж прикаждом экстравагантном рассказе всегда вынимал блокнот и что-то, как он выражался,«чирикал» в нем. Ирина знала, что такие блокноты называются «творческойкладовой писателя», и она решила, чтобы не терять времени даром, использоватьсвое пребывание здесь еще и в целях служения отечественной словесности. Онапредставляла, как это можно будет потом, записав несколько — ну, скажем,десяток — народных историй, изящно их подправив и отредактировав, выпустить,может быть, даже небольшой книжкой. Она достала тоненький фломастер иеженедельник, который использовала в качестве телефонного справочника, и вывелааккуратно: «Из рассказов монашествующей сказительницы». Она не зналастенографии и потому записывала пунктирно, так сказать, тезисно, дабы привозвращении в Москву восстановить услышанное в колорите всех деталей.
— Жила я вобщежитии при порошковой фабрике — вон руки мои до сих пор помнят. Жила я сосвоей сестрой девицей Варварой. Она совсем больная была да безногая, а такаятихая, ясная. Комната у нас была что твоя, Тихоновна, кухонька — чуть может,поболее. А я так-то — работала, а уж как руки кровью начинали сочиться из-подчешуек-то заскорузлых — и не брезговала на паперть сходить...
— Вот это,видишь — дама-то с ним: с одной стороны пиковая, с другой стороны бубновая,молодая, а ты выходишь у нас червовой, так ты в ногах у него, — говорила Ирине,«выбросив» на Ричарда и колдуя над раскладом, мама Вика. — Доруг ему многовыпадает, но к тебе — вот видишь: десятка-то твоя с краю — какая-то уж больносомнительная. А в голове у него, видишь, денежный интересе какой-то крупный,казенный дом, хлопоты, но все не твои-то хлопоты, а этой — молоденькой, чтооколо него пристроилась. А вот тут, погляди, — мать снова перетасовала карты ивновь раскинула их, — тут он с ней, с этой-то бубновой, прямо все вместесодержит: и дом, и дороги, и хлопоты, и денежный интерес. Как бы там дело досвадьбы не дошло! А ты — опять у него в ногах оказалась, потоптал он тебя!
— Там-то напаперти, и Лёнюшка ко мне подошел. Смотрю — глаза у него ввалились, самгорбится, припадает на одну ногу, тощий такой — сил нет глядеть. «Матушка, —говорит, — не найдется ли у тебя пристанища голодному монахе-горемыке? Я —инвалид детства, у меня идиотизм, шифрания. Погибаю, — говорит, — зима-тобольно лютая, может, пригреешь меня, всеми презираемого да гонимого?»...
— Женщины,берегите фигуру, как говорят французы, а лицо всегда можно сделать! — говорила,впуская Ирину в дом и поправляя перед зеркалом в прихожей поясок вокруг своихплоских бедер, Аида — косоглазая загадочная медиумистка, обслуживающаямосковский бомонд. — Теперь — максимум напряжения, внимания и почтительности —это очень влиятельный, очень высокий дух.
Она усадилаИрину за круглый столик, накрытый большим листом бумаги с написанными на немкрупными буквами.
— Руки мыдержим вот так, — она расположила Иринины пальцы по краю перевернутого блюдца.— О, высокий и влиятельный дух! — начала она шипящим и торжественным голосом. —Мы хотим задать тебе несколько вопросов и рассчитываем получить ответ.
Блюдце неожиданнопоехало туда-сюда, и медиумистка глубокомысленно прочитала: «Валяйте».
— Теперьспрашивай! — она кивнула Ирине.
— Дух, —спросила Ирина, чуть-чуть заикаясь, — где он сейчас?
Блюдценеистово заметалось по столу, и Аида изрекла:
—«Килиманджаро». Это может быть не буквальный ответ, а символический, — пояснилаона. — Это может означать, что он сейчас на пике своей славы.
— А с кем он?— спросила Ирина, мучительно следя за пассами, которые стало проделыватьблюдце.
