Дорота. Когда тебе в голову пришла мысль, что ты хочешь изучать именно физику?
Януш. Нет, не во время того рейса, не той памятной ночью. Мне кажется, это случилось под конец четвертого курса училища, когда я начал чаще просматривать научно-популярные издания. Я сосредоточивался на фрагментах, описывающих эксперименты, и в то же время меня все больше увлекала космология. Я покупал такие книги, как «Последние три минуты»1, и просто проглатывал их. Я считал, что другие читают какие-то бессмысленные романы, криминальное чтиво, я же читал книги из научно-популярной серии «Библиотека всеобщих знаний „Омега"». В ней печатались также книги из других областей, таких как философия, археология, география, история, но я поглощал все, что касалось точных наук. Мое решение сдавать физику явилось в своем роде сенсацией и было неожиданным, потому что я был самым лучшим учеником в училище. А в те времена из каждой средней школы трое самых лучших учеников могли попасть в высшее учебное заведение без экзаменов. Это решение было принято министерством просвещения и поддержано министерством морского транспорта. Так награждали лучших, что должно было стимулировать и других к занятиям наукой. Первый из этих лучших выбирал любой факультет, на который хотел поступить. Второй шел на один из дефицитных факультетов, а стало быть, на физику или математику, а третий — на педагогический факультет. Так, в частности, осуществлялся набор в вузы будущих учителей, которых стало не хватать в 1970-е годы, когда страна пришла в упадок, вызванный политикой Терека2. Я был первым из трех лучших выпускников, а значит, мог выбрать любое из желаемых направлений, то есть медицину, архитектуру или право, на которое был бы принят без экзаменов. Несмотря на это, я предпочел выбрать дефицитный факультет. И это свое первое место, как сейчас помню, я перепродал товарищу за пол-литра водки (смеется). Его звали Анджей, и родом он был из Мазур, а стало быть, в нем текла немецкая кровь. Теперь
он живет в немецкой части Узнама, и успешно занимается бизнесом. Сегодня к нему обращаются «доктор Андреас». С ним-то я и совершил эту сделку. Все, что от меня требовалось, — сделать на педагогическом совете заявление, что я отказываюсь от первого места в пользу товарища. И это было очень здорово, потому что давало повод для проведения очередного «мероприятия» в общежитии (смеется). Он тоже был очень хорошим учеником, но ему не подходила ни физика, ни педагогика, так что мы поменялись друг с другом. И так я оказался на физфаке. Это было одно из сильнейших переживаний в моей жизни. До сих пор помню, как я позвонил маме — то есть соседке, у которой был телефон и которую я был вынужден просить сходить за мамой. Я знал, что соседка очень не любила это делать и всякий раз демонстративно давала это понять. Я сказал, что звоню по важному делу, и она пригласила маму к телефону. Когда я сообщил маме о своем решении поступить в университет в Торуни, она от радости вскрикнула, ведь это означало, что наконец-то после пяти лет отсутствия я возвращаюсь домой. Хотя я понятия не имею, какие невероятные чувства охватили ее в тот момент. Помню, как она провожала меня на поезд перед экзаменом на аттестат зрелости, не безусого юнца-первогодка, а «старика», которого могли «забрить» в армию. На вокзале она плакала так же сильно, как и тогда, когда впервые провожала меня, пятнадцатилетнего мальчика. Она плакала, потому что знала, что провожает меня в последний раз и что после получения аттестата зрелости я вернусь и буду жить вместе с ней в Торуни. Так началась моя учеба в университете.
Дорота. Ты говорил, что в училище читал книги, любил поэзию. У тебя не было трудностей с гуманитарными предметами? По ним ты тоже был лучшим в школе?
Януш. Да, именно так. Мне часто задают этот вопрос в контексте моей литературной деятельности. Меня спрашивают о том, как это случилось, что в возрасте сорока четырех лет человек, никогда не писавший, решил написать книгу и она пользуется популярностью. Популярностью специфической, ведь кто-то может сказать, что это измена жене-науке с любовницей-литературой. Меня эта литературная деятельность очень устраивала -нечто совершенно новое, иное, увлекательное. Но у мужчин есть особенность, что уж если раз что-нибудь случится, то случаться будет и впредь. И поэтому я написал следующие книги и, наверное, напишу еще. А в училище я писал хорошие сочинения. Преподавательница польского, возможно просто по обязанности, зная, что мало кто с таким старанием пишет сочинения, чтобы слегка успокоить собственную совесть, всегда просила меня читать мои работы вслух. Однажды я довел ее до слез. Это была работа по рассказам Боровского. Муж учительницы погиб в концлагере. А рассказы Боровского касались именно этой темы. Я написал сочинение, так взволновавшее всех, что плакала не только она (у нее был повод — личная драма, к тому же она была женщиной), но слезы стояли в глазах и у нескольких парней. И им приходилось делать вид, что ничего не происходит. Удивительно, как быстро разнеслась весть о том, что из-за моего сочинения пани Борович (так звали учительницу) рыдала на уроке. А ведь я к этому сочинению не прилагал особых усилий, хотя рассказы Боровского действительно взволновали меня. Я происхожу из семьи, которую годы войны затронули непосредственно. Мой отец был в лагере, и этот факт долгое время довлел над нашей семьей. Мы были еще тем поколением, которое воспитывалось в атмосфере мартирологии.
Дорота. Чтение и прочее?
Януш. Да. И это меня волновало. Но все же подобное случалось не часто, потому что я неизменно был сосредоточен на точных науках. Тем не менее с польским и польской литературой я просто отлично справлялся. В своей жизни я написал целых три выпускных сочинения: одно свое и два для других лиц. В те времена родители частенько нанимали в помощь своим детям человека, прятали его, пока шел экзамен, в школь-
ном туалете, а позже вместе с булочками передавали детям написанные им шпаргалки. За эту роль умника я получил много денег, чуть ли не пятьсот злотых. Это были огромные деньги, на которые я купил себе первые джинсы или что-то вроде того. Но я не чувствовал, что моим призванием была поэзия или написание книг.
Дорота. Ты писал когда-либо стихи?
Януш. Нет, стихов я никогда не писал. Не умею и очень завидую людям, которые могут так емко выразить свои эмоции, в нескольких предложениях, в нескольких ассоциациях или парафразах. Я этим умением не владею — мне необходимы более длинные истории, чтобы нечто подобное описать. Я предпочитаю очень точные и подробные описания. Стихов я никогда не писал, даже для Марии, в которую был очень сильно влюблен.
Дорота. Твоя мама писала прекрасные письма. Может, это от мамы ты унаследовал литературный талант?
Януш. Да, но, если честно, я не слишком хорошо знал свою маму, в чем она была талантлива. Я осознал это на второй день после ее смерти. В тот день до меня дошло, как мало вопросов я ей задал. Человек полагает, что близкие люди, и прежде всего родители, всегда будут рядом, и потому беседы из разряда серьезных вечно откладываются. Конечно, у нас бывали такие беседы, с воспоминаниями, относящимися к периоду войны, хотя мама их старательно избегала, но я не спросил маму, какие предметы в школе она любила, какие у нее были увлечения. Сначала мама работала в магазине, потом руководила им, а отец был водителем, — и так было всегда. Я никогда не спрашивал отца о его интересах и увлечениях. Знаю, что он отлично рисовал, а я рисую из рук вон плохо, поэтому он всегда выполнял за меня школьные задания по рисованию. Но я не спросил его, почему он не развил своих умений. О том, что я унаследовал от бабушки и дедушки, мне также трудно что-либо сказать. У каждого была настоящая, конкретная профессия. Дед был железнодорожником, бабушка не работала, потому что жили они во времена, когда женщина занималась домом. Бабушка воспитала четверых детей, так что, возможно, трудно было от нее ожидать чего-то большего. Они жили на исконно немецких землях и, стало быть, жили в соответствии с принципом трех «К»: КйсЬе, К1г-сЬе, Кт^ег1, то есть согласно модели, которая сохранилась в некоторых районах Баварии и поныне.
