— Это грязный шантаж! — с ненавистью прошипела она.
— Я прекрасно понимаю одно: у меня каждый франк на счету! Все здесь едят мой хлеб! Мой муж — беспомощное существо, неспособное себя прокормить, и мой сын — не лучше. Знаменитая актриса, сама генеральша Муравина, с утра до ночи гнет на них спину как последняя раба! Когда я отдала вам четыре тысячи, у меня сердце кровью обливалось. Но пришлось пожертвовать всем. Ради сына! Теперь эта дрянь сбежала, а мне что же, прикажете молчать и радоваться, глядя, как вы с женой блаженствуете, проживая мои денежки?! Запомните, доктор, эта семейная тайна, так и быть, останется между нами, но, если вы завтра же не вернете четырех тысяч, можете убираться из моего дома. А коль скоро вы задолжали мне за три месяца, я заберу все ваши вещи до последней. Вы выйдете отсюда нагишом, и весь город узнает, что вас прогнали с позором.
Дарио сейчас же представил, что будет с его репутацией, как рухнут последние надежды. У него не было сил бунтовать. Жизнь не научила его открытому бунту, он привык противиться тайно, упрямо и терпеливо карабкаться вверх, несмотря на обвалы, таить и накапливать мощь сопротивления под маской кротости.
— Успокойтесь, Марта Александровна, — проговорил он, — я завтра отдам вам деньги.
5
Дарио прекрасно понимал, что генеральша привыкла самовластно править запуганными домочадцами и жильцами, а потому, вопреки логике и здравому смыслу, будет настаивать на самом несправедливом и неисполнимом требовании с ослиным упрямством и любыми средствами добьется своего. Необходимо завтра же раздобыть деньги.
Остаток ночи он ворочался в постели, но так и не смог уснуть. Поднялся с первыми лучами солнца. И сейчас же вышел из дома. У него на все про все — один день. И чем день длиннее — тем лучше. На самом деле Дарио понятия не имел, куда и к кому идти. Внезапно в голове прояснилось, он стал соображать с невероятной быстротой. Мысль рыскала, точно зверь, уходящий от погони, металась из стороны в сторону, отыскивая выход, и разом охватывала все пути и возможности.
Что, если ему помогут родители мальчика, которого он недавно лечил? «Они сжалятся надо мной, я уговорю их, — лихорадочно соображал Дарио. — Но потом всем разболтают. И тогда уж никто не обратится ко мне! Никто не позовет меня к больному! Никто не станет уважать меня, доверять мне!» Он без конца твердил про себя: «Денег нет. Жена ослабела после родов. У нас новорожденный на руках. Нам нужно на что-то жить. И долг лучше отдать до полудня, иначе нас вышвырнут на улицу. Кто нам поможет? Кто?»
Тут он вспомнил об Ангеле Мартинелли, отце своего единственного постоянного пациента. Ангел был метрдотелем в большой, заново отстроенной гостинице в Монте-Карло рядом с казино. В Ницце он жил в собственной квартире за церковью Воскресения Христова. Туда и приходил Дарио к его сыну. Двадцатилетний юноша был безнадежно болен. Ангел позвал нищего азиата в полном отчаянии — так бросаются к знахарям и колдунам, когда врачи отказываются лечить. Ангел богат. Кроме Ангела, Дарио некому помочь.
Но к Мартинелли не заявишься в такой ранний час. Дарио стал ждать в тени аркады. Из приоткрытого окна ресторана на него вдруг пахнуло засахаренными фруктами; его затошнило. Неужели ему снова придется жить впроголодь и мучительно втягивать запах еды, словно голодному псу?
На этой улице у всех магазинов были зеркальные витрины, и в каждой Дарио с отвращением видел свое озабоченное мрачное лицо, свой настороженный голодный взгляд. Он ненавидел себя за сходство с бесчисленными продавцами ковров, биноклей и порнографических открыток, которые уже наводнили площадь Массена и Английскую набережную. Конечно, весь этот восточный сброд — его родня, с раннего детства его удел — надеяться лишь на хитрость и удачу. Чем он отличается от них? Та же смуглая кожа, тот же акцент, те же волчьи глаза и худые загребущие руки.
Выждав положенное время, Дарио подошел к дому Мартинелли. Вот он, старинный потемневший, прячется в тени церкви. И в квартире все очень скромно.
Дарио думал с горечью: «Ангел — аскет! Никогда не изменит себе, хотя его достаток растет. Вечно будет пить розовое вино и есть жареную рыбу с выщербленной тарелки, сидя за простым деревянным столом. А я вынужден пускать пыль в глаза и скрывать, что беден. Мне нужна приличная одежда, красивая обстановка, респектабельность, внешний лоск. Ты можешь быть мудрецом, только если ты преуспевающий метрдотель».
Он позвонил. А сам не сводил жадных пылающих глаз с девушки, что мыла рыбу, отливающую золотом и серебром, у колонки во внутреннем дворике. В самые тягостные моменты в нем просыпалось яростное физическое желание, словно вся муть со дна души поднималась вдруг на поверхность.
Мартинелли открыл ему:
— Это вы, доктор? Проходите.
— Как чувствовал себя больной прошлой ночью?
— Как обычно. Спал беспокойно. Его лихорадило. Поднялась температура. К утру снизилась до тридцати семи.
— А кровохарканье?
— Крови не было.
Мартинелли, жгучий брюнет с красным лицом и грубоватыми чертами, хоть и встретил доктора без пиджака, все равно выглядел представительно. Быстрый взгляд из-под тяжелых опущенных век поражал неожиданной живостью; так проницательно и твердо смотрят люди, обличенные властью, не важно, командуют ли они полками или поварами, — им необходимо в одно мгновение все заметить, учесть и оценить. Похоже, метрдотель сразу угадал по глазам вошедшего истинную цель визита.
— Разве мы договаривались, что вы сегодня придете, доктор?
— Я счел нужным еще раз осмотреть его.
Мартинелли повел Дарио в столовую.
— Сейчас он спит. Вы не представляете, каково мне приходится! В Ницце карнавал. Позавчера — Золотой. Вчера — Серебряный. Сегодня — Жемчужный. Работа в ресторане каторжная. И все приходится самому, а мой мальчик…
Метрдотель заскрежетал зубами, вне себя от досады и боли.
— Мой мальчик… Его ожидало прекрасное будущее! Я в любую минуту сделал бы его шеф-поваром! Он прирожденный повар. Талантливейший! И такой чуткий, обходительный человек… Но я предчувствую: он обречен!
Мартинелли глядел на врача с надеждой и злостью.
— Обречен! — повторил он с глухой тоской. — А ему всего двадцать! Мы не допустим этого, доктор! Вы должны спасти его! Постарайтесь, любыми средствами…
Где-то в глубине дома кашлял больной.
— Я вылечу его, клянусь, — твердо сказал Дарио. — Вы же видите, ему лучше. Заметно лучше. Он молод, он в надежных руках, так что не стоит отчаиваться.
Он говорил так горячо и убедительно, что Мартинелли, кажется, поверил ему.
— Не знаю, как благодарить вас, доктор, за вашу заботу, — произнес он растроганно.
«Пора!» — решил Дарио, во рту пересохло от волнения.
— Я тоже хотел попросить вас о помощи, Мартинелли, — проговорил он негромко. — Одолжите мне денег. Я в отчаянии. Спасите меня!
