Несмотря на ранний час, перед Стэнли уже вставала одна забота, которая мучила его все неотвязнее по мере того, как время шло и голод его усиливался. Надо было решить вопрос, куда идти завтракать и что купить на тот шиллинг, который мать каждое утро давала ему на еду. Утренний завтрак перед уходом из дому Стэнли всегда съедал так быстро, что желудок его почти тотчас забывал об этом, и к десяти часам Стэнли уже ощущал внутри пустоту, а около двенадцати — настоящую физическую боль. Он задавал себе вопрос: что было бы, если бы его отпускали завтракать не в половине первого, а в последнюю очередь, после всех, и ему приходилось бы ждать до половины второго?
Существует бесчисленное множество способов истратить шиллинг на завтрак, начиная от самого благоразумного — просадить всю эту солидную сумму на сосиски или жареную печенку с картофельным пюре в столовой Диттона и кончая способом, который доставляет наслаждение, но недостаточно насыщает: растратить шиллинг по мелочам, покупая в одном месте ватрушку с вареньем, в другом — банан, в третьем — шоколадку. И все эти способы были испробованы Стэнли.
Он как раз намеревался пойти сегодня снова в ближайшую закусочную Лайона и усердно рылся в памяти, стараясь припомнить, сколько стоит в этом заведении порция тушеной баранины по-ланкаширски, когда размышления его были прерваны появлением одного из сослуживцев. Это был Тарджис, служащий рангом повыше Стэнли, но пониже мистера Смита, тщедушный и угловатый молодой человек лет двадцати, с несколько длинной шеей, узкими плечами и большими нескладными руками и ногами. Уродом его нельзя было назвать, но, подумав, вы, вероятно, пришли бы к заключению, что для него было бы лучше, если бы природа создала его уродом, ибо наружность у него была очень уж невзрачная и ничем не привлекала внимания. Вы, вероятно, не заметили бы его среди других, — а большую часть своей жизни он проводил в обществе других людей, — да если бы и заметили, то посмотрели бы на него только раз и решили, что больше не стоит. Он не казался больным или истощенным, но что-то в его лице — полное ли отсутствие красок, или легкая одутловатость и нечистая кожа, словно покрытая сероватым налетом, — внушало мысль, что у этого человека все в жизни не такое, как надо, — пища, помещения, в которых он проводит свои дни и ночи, постель, на которой он спит, одежда, которую он носит, — что он живет в мире без солнца, благодатного дождя и свежего ветра. Он не был ни хорош, ни слишком дурен собой. Его немного выпуклые карие глаза были бы красивы на девичьем лице, большой нос должен бы придавать ему властный вид, но почему-то не придавал, маленький детский рот, всегда полуоткрытый, обнажал длинные неровные зубы. Подбородок был не то чтобы срезанный, но как-то вяло опущенный. Синий костюм висел на Тарджисе мешком, пузырился и лоснился уже через пять дней после того, как покинул магазин дешевого платья, в витрине которого такой же точно костюм облегал восковую модель чемпиона легкого веса и все еще коварно соблазнял Тарджиса своей новизной и острыми складками на брюках всякий раз, как этот молодой человек украдкой прохаживался мимо витрины. Его мягкий воротничок был всегда измят, галстук немного потрепан, башмаки стоптаны. Любой разумной женщине потребовалось бы не более недели на то, чтобы до неузнаваемости изменить к лучшему внешний вид Тарджиса, но было совершенно ясно, что ни одна разумная женщина не принимает в нем участия.
— Доброе утро, Стэнли, — сказал он довольно небрежно.
— Хэлло! — откликнулся Стэнли равнодушным тоном человека, который не ожидает от своих ближних ничего хорошего.
Тарджис подошел к своему месту, вынул из ящика блокнот, разложил на столе две-три конторские книги, перечел запись в блокноте, в которой он напоминал самому себе, что нужно «первым делом позвонить Уишоу», и затем посвятил пять минут меланхолическому разговору по телефону.
— Что, придется туда сходить сегодня? — с тайной надеждой осведомился Стэнли, когда Тарджис повесил трубку.
— Нет, они пришлют к нам своего человека. Ведь ты бы ушел и пропал на полдня. Хорош работничек! Ты останешься здесь, сынок, и поработаешь немного для разнообразия. Тебе это полезно.
— А что мне делать? — пренебрежительно спросил Стэнли.
— Вот это здорово, клянусь Богом! — воскликнул Тарджис. — Работы по горло, если только ты захочешь ее поискать, а не увиливать от нее. Обратись к Смитти, он найдет тебе дело. А если у тебя работы мало, могу тебе уступить часть моей. У меня ее больше, чем надо.
Стэнли поспешил переменить тему и сказал, ухмыляясь:
— Послушали бы вы, как тут расходилась мамаша Кросс из-за этой записки. Ну и орала же она!
— А что она говорила? — спросил Тарджис. Но спросил с нарочитой небрежностью, чтобы показать, как мало его может интересовать то, что интересует всякую мелюзгу вроде Стэнли.
В эту минуту они услышали, как хлопнула дверь с улицы, и затем в комнату вошла виновница всей этой кутерьмы с запиской, мисс Мэтфилд. Она бросила на свой стол книжку из библиотеки, большую сумку и перчатки, потом отошла к вешалке и стала снимать пальто и шляпу. Тарджис и Стэнли молча ожидали: и тот и другой побаивались мисс Мэтфилд. Даже мистер Смит и сам мистер Дэрсингем немного побаивались мисс Мэтфилд.
— Доброе утро, — сказала она громко, переводя взгляд с одного на другого и, как всегда, придавая своим словам смущающий оттенок иронии. — Ну, как вы все сегодня, в добром здоровье? А я нет. — Тон ее изменился. — О Господи, я думала, что никогда не доберусь сюда! Это путешествие в автобусе — такая тоска! Автобус ходит с каждым днем все хуже, все медленнее и медленнее, просто безобразие! — Она села за машинку, но и не взглянула на нее.
— А вы бы попробовали ездить подземкой, — посоветовал Тарджис не слишком уверенно. Он уже не раз давал такой совет. И все это говорилось уже не раз, и все трое знали это.
— Терпеть не могу подземку! — Так мисс Мэтфилд одной фразой уничтожила целое огромное сооружение.
В разговор вмешался Стэнли:
— А я люблю ездить подземкой. Это так весело. Жаль, что ее нет там, где я живу.
Мисс Мэтфилд рылась в своей сумочке и произнесла только: «О ч-черт!» — тоном злодея в старинной мелодраме. Позволить себе выражаться, как злодеи в старинных мелодрамах, могут только такие в высшей степени современные и независимые молодые особы, которые весь день стучат на машинке, а к вечеру возвращаются в свои крохотные комнатушки, сочетание спальни с гостиной, при каком-нибудь женском клубе, — эти существа, которым, как утверждают, будет принадлежать мир.
В последний раз безуспешно поискав что-то в сумочке, мисс Мэтфилд опять помянула дьявола, закрыла сумочку, резко щелкнув замком, схватила свои перчатки и пошла к вешалке, где висело ее пальто. Стэнли и Тарджис молча наблюдали за ней. Это была девушка лет двадцати семи или восьми, а то и двадцати девяти, с темными, коротко остриженными волосами, с резко очерченными бровями над блестящими глазами, капризно изогнутой малиновой полоской губ и решительным круглым подбородком, который грозил в будущем превратиться в двойной. Мисс Мэтфилд не была красива, но могла бы быть, если бы кто-нибудь постоянно твердил ей, что она красавица. Чуточку более ширококостная и высокая, чем средняя девушка ее типа, она обладала стройной шеей и плечами, но в целом ее фигура (которую хорошо облегали оранжевый джемпер, перехваченный поясом, короткая темная юбка и чулки искусственного шелка) была, пожалуй, чересчур развита в верхней своей части, отличалась бюстом слишком пышным по сравнению с плоскими бедрами, так что не всякому могла понравиться и, в частности, не нравилась равнодушному и печальному знатоку, Тарджису; он должен был делать над собой некоторое усилие, чтобы увидеть в мисс Мэтфилд женщину, а не просто личность.
