Конечно, евреи борются не только за сохранение своей «национальной самобытности». Они борются за право на жизнь, здоровье, свободу личности — все те права, которые у них отбирают и урезают почти во всех европейских странах. В Палестине сегодня совершается подлинное национальное возрождение. Отважные крестьяне и рабочие, юные халуцим, доказывают, что еврей умеет работать, возделывать пашню, становиться сыном земли, хотя веками был книгочеем. Правда, халуцим, к несчастью, приходится еще и воевать — быть солдатами и защищать страну от арабов. Так на Палестину переносится европейский пример. Юный халуц — это, увы, не просто вернувшийся на родину предков пролетарий с праведным сознанием труженика; он еще и культуртрегер. Он настолько же еврей, насколько и европеец. Он наделяет арабов электричеством, самопишущими перьями, инженерами, пулеметами, неглубокой философией и всем прочим, что поставляет Англия[9]. Новым удобным дорогам арабы конечно же рады. Но инстинкт природного человека не может сопротивляться вторжению англосаксонской и американской цивилизации, носящей славное имя национального возрождения. Еврей имеет право на Палестину не потому, что в этой земле его корни, а потому, что все прочие земли его отвергают. Беспокойство арабов за их свободу понятно — как понятно и то, что евреи честно стремятся быть арабам добрыми соседями. И все же переселение молодых евреев в Палестину навсегда останется в памяти как своего рода еврейский крестовый поход — ибо евреи, увы, еще и стреляют.
Получается, что, отвергая порочные нравы и обычаи европейцев, сами евреи не в силах от них отказаться. Они точно такие же европейцы. Верховный комиссар Палестины — англичанин[10]. Наверно, более англичанин, чем иудей. Евреи — объект приложения, невольные исполнители европейской политики. Их используют в собственных, не всегда благовидных целях. Им едва ли удастся стать нацией с новым, неевропейским лицом. Каинову печать европейства не смоешь. Конечно, лучше самим быть нацией, чем терпеть насилие и жестокость. Но это всего лишь печальная необходимость. И до чего же гордится еврей, давно сложивший оружие, возможностью доказать, что тоже приспособлен к муштре и шагистике!
Но ведь не ради же «наций» и «отечеств» создан наш мир — наций и отечеств, которые даже если и вправду стремились бы лишь к сохранению их культурной самобытности, все равно не вправе принести в жертву ни одной человеческой жизни. А ведь на поверку нации и отечества хотят куда большего (или меньшего?): жертвы приносятся ради материальной корысти. Для защиты тылов создаются «фронты». И единственным утешением в их вековечном горе было для евреев не иметь такого отечества. Если возможен справедливый исторический суд, то евреям зачтется, что они сохранили здравый рассудок и обошлись без «отчизны» в ту пору, когда весь мир помешался на почве патриотизма.
Итак, они лишены отчизны, но всякая страна, где они живут и платят налоги, требует от них патриотизма, героических смертей за родину и упрекает за нежелание умирать. В таком положении сионизм и вправду становится единственным выходом: если уж быть патриотом, то по крайней мере, своей страны.
Но пока евреи живут в чужих странах, им приходится жить, а порой, к несчастью, и умирать за эти страны. И есть такие евреи, которые вовсе не прочь жить и умереть за страну. Ассимилированные евреи, принявшие все представления местного населения об «отечестве», «долге», «героической смерти» и «военном займе». Ставшие западными евреями. Западными европейцами.
Кто такой «западный еврей»? Тот, у кого есть доказательства, что его предкам выпал счастливый билет, и ни в Средние века, ни когда-либо позже им ни разу не приходилось бежать из Западной Европы, из той же Германии, от погромов? Получается, что еврей из Бреслау, бывшего долгое время польским городом под названием Вроцлав, более «западный», чем еврей из города Кракова, и поныне принадлежащего Польше? Тот ли еврей считается «западным», чей отец уже не помнит, как выглядят Познань и Лемберг? Прежде чем оказаться в Польше и России, почти все евреи были «западными». А прежде чем частично стать западными, решительно все евреи были «восточными». У половины евреев, говорящих сегодня о Восточной Европе с презрением и пренебрежением, деды — уроженцы Тарнополя. Если же они не оттуда, значит, счастливый случай избавил некогда их предков от необходимости бежать в этот самый Тарнополь. В толчее погрома так легко было попасть на восток, где еще не начали бить!.. Поэтому несправедливо говорить, будто восточноевропейский еврей, оказавшийся в Германии в 1914 году, хуже понимал, зачем нужны военный заем и призывная комиссия, чем еврей, чьи предки успели за последние триста лет познакомиться и с рекрутским присутствием, и с податным ведомством. Чем глупей эмигрант, тем быстрей он подписывался на военный заем. Много евреев, восточноевропейских евреев, их сыновей и внуков погибло в войну, сражаясь на стороне всевозможных европейских стран. Я говорю это не в оправдание этим евреям. Напротив: в упрек.
Они умирали, мучились, заболевали тифом, отправляли на фронт «духовных пастырей», хотя умереть еврей может и без раввина, а в патриотических проповедях он нуждался тогда еще меньше, чем его христианский однополчанин. Они впитали в себя все безобразия, все грехи Запада. Словом, ассимилировались. Они молятся уже не в синагогах и не в молельнях, а в скучных «темплях»[11], где богослужение так же механистично, как в какой-нибудь благополучной лютеранской кирке. Они становятся «евреями из темпля», гладко бритыми благонамеренными господами в сюртуках и цилиндрах, которые оборачивают свой молитвенник в газету, надеясь на то, что по передовице еврейской газеты их узнают не так быстро, как по молитвеннику. В новых еврейских храмах играет орган, а на канторе и проповеднике — головные уборы, делающие обоих похожими на христианских священнослужителей. И любой протестант, случайно забредший в новый еврейский храм, вынужден будет признать, что разница между жидом и христианином не так уж и велика и что если б не еврейская конкуренция, то можно было бы даже, пожалуй, перестать быть антисемитом. Деды еще отчаянно воевали с Иеговой, бились головами о глухие стены тесной молельни, взывали о наказании за грехи и умоляли простить. Внуки стали западными людьми. Для поднятия духа им необходим орган, их Бог — это нечто вроде безличной природной стихии, их молитва — готовая формула. И как же они горды! Они лейтенанты в запасе, их Бог начальствует над придворным священником, значит, Он тот самый Бог, чьей милостью правят цари.
Вот что значит овладеть западной культурой. Овладев этой самой культурой, можно спокойно презирать своего сородича, чистого неиспорченного дикаря, который явился с восточных окраин с большим запасом человечности и божественности, чем обретают в теологических семинариях Западной Европы все, вместе взятые, проповедники. Пусть бы только у этого сородича хватило силы не поддаться ассимиляции.
