Мириэл любила и уважала мать настоятельницу, несмотря на всю свою ненависть к монашеской жизни. Мать Хиллари была строга, но справедлива, за ее суровой внешностью скрывалось доброе сердце. Если бы у всех монахинь был такой характер, Мириэл была бы сговорчивей, но алчные свиньи вроде сестры Юфимии лишь разжигали в ней дух противоречия. Мириэл всегда покидала покои настоятельницы с твердым намерением быть выше мелочных придирок, но Юфимия своей назойливостью выводила ее из терпения за несколько дней.
– Что же, дочь моя, разве тебе нечего сказать? Мириэл продолжала молчать. Как раз сказать-то ей было что, пожалуй, даже больше, чем следовало, но из-за кипящего в ней негодования она не находила нужных слов.
Мать Хиллари опять вздохнула:
– И что мне делать с тобой, дитя мое? Если ты не способна прижиться у нас, значит, тебе придется покинуть обитель. Да, ты пришла к нам не по своей воле, но я надеялась, что со временем монашество станет твоим призванием.
При слове «покинуть» Мириэл подняла голову, и ее карие глаза на мгновение вспыхнули.
Реакция девушки не укрылась от внимания настоятельницы. Поджав губы, она покачала головой.
– Я знаю свой долг перед Господом и не намерена так скоро отказываться от тебя без борьбы. Твои родные доверили мне твою судьбу, и я обязана постараться сделать все, что могу, на благо всех заинтересованных лиц.
Ее родные передали матери настоятельнице немалую сумму серебра в качестве ее приданого Господу, цинично подумала Мириэл. От столь лакомого куска монастырь так просто не может отказаться. Мать Хиллари, при всей ее требовательности и справедливости, деловая женщина.
– Тогда заберите меня от сестры Юфимии, – сказала Мириэл. – Мы друг для друга, что бельмо на глазу.
Мать Хиллари выгнула свои тонкие серебристые брови.
– Сестра Юфимия поставлена старшей над всеми послушницами, и учить их повиноваться уставу нашей обители – ее прямая обязанность.
– Выходит, она плохо справляется со своими обязанностями, – съязвила Мириэл, вздернув подбородок, и тут же прикусила язык, заметив, что мать настоятельница не опускает бровей, а взгляд ее синих глаз похолодел.
– Ты и мне дерзишь?
Мириэл сжала кулаки в складках грубой материи своего одеяния. На глаза наворачивались слезы.
– Нет, матушка, я не хотела…
– Да, не хотела, – с расстановкой произнесла настоятельница, акцентируя каждое слово. – И оттого твоя жизнь, в твоем понимании, теряет всякий смысл, верно?
Мириэл промолчала, потому что мать Хиллари была права. Только борьба хоть как-то оправдывала ее бесцельное существование.
Старая монахиня прищелкнула языком.
– Не думаю, что ты раскаешься в своем поведении, если мы даже месяц продержим тебя под замком на хлебе с водой. Ты скорее умрешь, чем смиришься. А я не желаю твоей смерти.
– Я тоже, матушка, – выдавила Мириэл. Шмыгнув носом, она сглотнула слюну.
Кот проснулся, потянулся и вновь свернулся в клубок. Мать Хиллари погладила его по пушистой серо-голубой шерсти, и кот довольно заурчал.
– Ради твоего блага и спокойствия нашей обители я на месяц освобождаю тебя от опеки сестры Юфимии. Но… – настоятельница предостерегающе выставила палец, увидев, как лицо Мириэл, доселе безутешной, мгновенно озарилось радостью, – ты, как и прежде, будешь посещать вместе с другими послушницами богослужения в церкви и ходить на занятия.
Что ж, это вполне сносная епитимья.
– Да, матушка. Спасибо! Настоятельница с трудом сдержала улыбку.
– По истечении месяца мы обсудим твое положение. Хоть ты и сопротивляешься, твои родные очень надеются, что ты свяжешь свою судьбу с нами.
– Они не желают моего возвращения, это точно, – презрительно бросила Мириэл. – Тогда им придется устраивать мой брак, а это – дополнительные расходы. Если бы я осталась дома, никому бы покоя не было. Отчима я ненавижу, он меня тоже. Потому-то и отправил меня сюда.
Мать Хиллари задумчиво смотрела на девушку. О том, что Мириэл не ладит с отчимом, она поняла, когда обговаривала с Найджелом Фуллером условия приема его падчерицы в монастырь, причем неприязнь Фуллера имела более глубокие корни. Возможно, он и сам не сознавал этого, но его ожесточенность была вызвана неудовлетворенностью подавляемого желания. Мириэл в равной степени разжигала в нем как вспыльчивость, так и похоть.
– Я старалась быть послушной. – В голосе девушки прозвучала обида. – Но он не разрешал мне даже подходить к мастерским, тем более заходить туда, и мне не дозволялось встречаться с торговцами и купцами.
– А прежде дозволялось? – Мириэл кивнула.
– Дедушка относился ко мне как к своей преемнице. Всюду брал с собой, обучал всему, что знал сам. Я ездила с ним в Бостон на большую летнюю ярмарку, дважды была во Фландрии. Наблюдала, как он торгуется с закупщиками шерсти, вела за него учет, общалась с заказчиками и покупателями. – От волнения у нее участилось дыхание.
– Значит, ты злишься оттого, что тебя лишили власти, дитя мое?
Мириэл мотнула головой.
– Меня бесит собственное бессилие. Мне заявляют, что ради процветания семейного дела я должна держать язык за зубами и сидеть дома, как подобает скромной послушной дочери, а не «вилять хвостом, словно беспутная девка», что я должна знать свое место. – От негодования она резко вскинула руку.
– Свое место, – тихо повторила мать Хиллари и улыбнулась, будто забавлялась собственными мыслями. – Я тоже всегда думаю об этом. – Она почесала кота за ушами, и тот заурчал громче.
– Матушка? – Мириэл недоверчиво смотрела на старую монахиню.
Настоятельница покачала головой.
– В моем понимании «свое место» – это поприще, на котором ты способен достойно трудиться, – ответила она, встречая озадаченный взгляд девушки. – На сегодняшний день твое место в лазарете. Будешь помогать сестрам Годифе и Маргарет. У сестры Маргарет подагра, ей больно ходить, а сестре Годифе понадобится помощница, когда она поедет к Уинстэну Пастуху, чтобы обработать ему ногу.
От радости и страха, что она ослышалась, у Мириэл что-то шевельнулось в животе.
– Вы хотите, чтобы я сопровождала сестру Годифу? – С трудом верилось, что она может оказаться – пусть даже на короткое время – под открытым небом за стенами монастыря, на воле. Слишком радужная перспектива.
– Разве я только что не сказала? – Мать Хиллари уже не сдерживала улыбки, причудливо сморщившей ее щеки.
– Но… как же мое наказание за оскорбление сестры Юфимии?
Настоятельница склонила голову набок.
– Если будешь добросовестно, не вызывая нареканий с моей стороны, исполнять свои новые обязанности, я сочту вопрос закрытым. И сестра Юфимия тоже, как только ты извинишься перед ней. Теперь иди и пришли ко мне сестру Годифу. А сама жди, когда она явится за тобой.
