— Мне очень жалко Семелу, — кивнула я.
Мать сильно волновалась — словно легенды, которые мы с учителем изучаем на уроках, тесно связаны с жизнью.
— Эта история учит нас, к каким несчастьям приводит любопытство, — решила я успокоить матушку, показав, что являюсь прилежной ученицей.
— Допустим, — глубоко вздохнула мать. — А кого ты еще знаешь, кроме Геракла и Диониса?
— Эти двое самые знаменитые, они сами стали богами, бессмертными, а это большая редкость. Другие смертнорожденные дети Зевса умерли, как все. У Данаи родился Персей, он жил тут неподалеку, в Аргосе, — пыталась я вспомнить. — У Ниобы — это первая женщина, к которой приходил Зевс, — родился Аргус. И еще… О, матушка, их столько было! Зевс, он же, по-моему, вездесущий! Нет, всех не могу перечислить!
Я сдалась. Даже мой учитель не справился бы с этой задачей.
— Последней возлюбленной Зевса из числа смертных женщин была Алкмена, она родила Геракла, — добавила я. — Но это было давно. В наше время Зевс не является земным женщинам.
За это я была ему крайне благодарна: список его детей больше не будет расти, и меньше придется запоминать на уроках.
Моя мать разразилась тем смехом, который я так не любила.
— Это тебе учитель сказал?
— Да, учитель. — Я немного отступила назад: я боялась ее, когда она так смеялась. — Он сказал, что Зевс больше не… Что те времена прошли.
— Прошли, да не совсем, — усмехнулась мать и глубоко вздохнула. — Не совсем. Гераклом история не заканчивается. У Зевса есть дети, которые родились после Геракла. А твой учитель не говорил тебе, что общего у всех отпрысков Зевса?
Я понятия не имела, о чем она спрашивает.
— Нет, — ответила я, подумав. — Ну разве что… Все они красивые, высокие, сильные и — как это говорится — «своим совершенством превосходят простых смертных». А больше я ничего не знаю. По-моему, в остальном они все разные.
— Все они мужского пола! — воскликнула мать и так стремительно вскочила с кушетки, что меня обдало ветром. — Они все мужчины! Мужчины!
— Может быть, у него есть дочери, но он не хочет их признавать, — предположила я. — Может быть, он считает, что производить на свет женщин — ниже его достоинства.
— Ерунда! — Мать даже задрожала от волнения. — У него есть дочери — богини на Олимпе, и он очень даже гордится ими. Возможно, смертная женщина не рожала дочери, достойной его. А родись такая дочь — он бы гордился ею, не сомневайся. Если бы только знал о ней, если б знал!
— Я думаю, Зевсу известно все.
И снова последовал этот жуткий, леденящий кровь смех.
— О, Гера дурачит его постоянно! Он вполне может ничего не знать о своей смертной дочери, если она укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит.
Вдруг, когда ее слова коснулись моих ушей, у меня возникло ужасное подозрение. «Укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит». Я укрыта от посторонних глаз, в Спарте почти не бывает приезжих, мать с отцом часто шепчутся и ссорятся из-за меня… И еще мне запрещено смотреться в зеркало. И мать так неравнодушна к Зевсу, ее так волнует все, что касается его. Да нет же, это глупая фантазия. Всем детям нравится думать, будто они особенные, не такие, как все.
Тут мне вспомнилось кое-что — наверное, мать на это и намекает.
— Так я происхожу от Зевса! — воскликнула я. — Ну да, учитель говорил мне, что у Зевса и нимфы горы Тайгет родился ребенок. Его назвали Лакедемон[3], он отцовский предок!
Я надеялась, что мать похвалит меня, хлопнет в ладоши и скажет: «Какая ты умница! Правильно!»
Но она отрицательно покачала головой.
— Это было очень давно, и я не вижу в твоем отце ни тени божественного происхождения. Если он и связан с горой Олимп, то эта связь совсем не ощущается.
Она снова вздрогнула. Я коснулась ее плеча, мне хотелось ее обнять, но я знала, что она меня оттолкнет.
— Какая разница, матушка, — сказала я. — Не понимаю, какое отношение имеет к нам история.
История — это давно прошедшее, а настоящее — это настоящее.
Мать твердо посмотрела на меня.
— Тебе пора принять участие в мистериях, — сказала она. — Наш род связан с богинями Деметрой и Персефоной. Ты уже достаточно взрослая. Мы отправимся в храм на горе, и там ты познакомишься со своей богиней-покровительницей. А она многое тебе откроет. Если пожелает.
Было решено, что мы отправимся в Элевсин на празднование Больших мистерий, то есть осенью. Туда стекаются со всей Эллады мужчины, женщины, богатые, бедные, свободные, рабы — перед богинями все равны. Они приходят, чествуют богинь ночными хороводами и песнями, а затем в храме таинств удостаиваются созерцания священной драмы, в которой им открывается бессмертие их души. Как погруженное в борозду зерно не погибнет, а после пребывания под покровом земли воскреснет, так очнется и душа опущенного в лоно земли человека — но не любого, а только того, кто запечатлен элевсинской печатью. Добрая царица подземного мира возьмет его за руку и отведет на цветущий луг под сень тополей, в зеленые, прохладные рощи, озаренные солнцем ночи. А души тех, кто не прошел посвящения, обречены реять беспомощным и бессознательным призраком в мглистых пропастях Аида.
Мне следовало начать подготовку к посвящению немедленно, чтобы по прибытии в святилище я могла глубже и полнее постичь таинства ритуала. Богини открывают свою тайную природу только тем, кто прошел посвящение и получил от них признание.
Занималась со мной наедине пожилая женщина, которая служила у моей матери с самого ее детства. Звали ее Агава; она водила меня на прогулки по полям, где начинался сев, и протяжно, словно пела, рассказывала мне истории. Лицо мне велели закрывать покрывалом, чтобы его не увидели крестьяне, которые повстречаются в поле. Поэтому даже самый ясный день казался мне пасмурным. Повсюду нас сопровождали два стражника, вооруженных мечами. Они тоже готовились к посвящению.
Из-за покрывала я видела как в тумане, но слышала хорошо, а все звуки, голоса птиц и людей свидетельствовали, что наступило то время года, когда земля пробуждается, вновь согретая солнцем. Я чувствовала влажный запах свежевспаханной земли, слышала лязг плугов и фырканье волов. За плугом шел крестьянин, который бросал зерно в мягкие борозды, а следом за ним мальчик мотыгой прикрывал зерно землей. Над ним кружились, каркая, вороны — они не прочь были полакомиться. Даже в низких звуках вороньих криков мне чудилось предвкушение счастья. Мальчик кричал и отгонял птиц, не переставая смеяться.
