Между бараками для передвижения имелись лишь дорожки из брусчатки. А повсюду была вода. В нее летели все лопаты, если во время проверки помещений на полотне лопаты обнаруживались следы ржавчины. После 1–2 часового нахождения в кислой воде, лопаты покрывались красной ржавчиной, и это стоило многих часов полировочной работы, дабы довести металл до предписанного состояния.
Что касалось штабных отделений, то здесь мы получали лучший уход, нежели товарищи в «обычных» подразделениях. Мы не голодали. Но в РАД это не являлось нормой.
Впервые после изгнания из Наполы, я ощутил явную пользу от перенесенной там военной муштры. Уже в день прибытия в лагерь нас спросили: «Кто из Наполы?» Тут моя рука взлетела вверх, хоть я и был «экс-наполеанцем». Трое новеньких тут же были назначены старшими по помещению и получили известные привилегии. Профессиональные младшие фюреры рассматривали старших по помещению как партнеров-наставников, и поэтому обращались с ними немного лучше, чем с «обычными».
В день, когда окружной фюрер по труду должен был принимать смотр, меня назначили в караул. Из своего караульного помещения я получил возможность понаблюдать за «балетом» 180 солдат-рабочих. Меня удивило то, что за 3 месяца стало возможным сделать из такого большого числа индивидуальностей одну гомогенную массу, движение которой было абсолютно единым.
Это и было все, что я смог почерпнуть из этого безумного предприятия.
1.06 ВРЕМЯ В РЕКРУТАХ
Между возвращением из РАД и началом службы в Вермахте имелось всего четыре свободных дня. За два дня до моего 18-го дня рождения, 3 мая 1941 года, я с ручной кладью в виде картонной коробки, отправился на железнодорожный вокзал, что находился в 8 км от моего дома, с целью отъезда в Веймар, место моего поступления на службу в Люфтваффе. Картонная коробка была подобрана по необходимому размеру, т. к. после получения униформы, гражданская одежда должна была отправляться почтой домой. Многие товарищи, разлучившиеся с этой одеждой, никогда ее больше не оденут.
Повестка в армию привела меня в злобу. Люфтваффе состоял из трех родов этого вида войск,
• летных частей, которые имели дело непосредственно с полетами,
• связи, т. е. наземной службы, которая отвечала за все задачи связи внутри Люфтваффе, а также и с частями сухопутных и морских сил,
• противовоздушная артиллерия, сокращенно ФЛАК-артиллерия или совсем кратко — ФЛАК.[5]
Но ввиду того, что я хотел только летать, то подал заявление в летные части. Однако в моем призывном свидетельстве стояла именно связь. Во время экспериментов с моими данными на предмет летной пригодности, проверочная комиссия посчитала, что мой музыкальный слух обладает особыми качествами для того, чтобы стать связистом. Но чтобы через этот основной профиль попасть в летный персонал, в работе с азбукой Морзе нужно было показать незаурядные способности. И я поставил эту задачу перед собой, чтобы осуществить мою мечту летать.
3 мая 1941 года был холодным днем. Шквальный ветер и мокрый снег не совсем были приятными попутчиками во время долгого нахождения на улице. И пока не прибыли все 120 рекрутов с разных концов страны, в предусмотренные жилые помещения казармы заходить не разрешалось. Поездом из Айслейбэна сюда прибыло совсем немного, и мы были первыми. Нам пришлось простоять во дворе казармы не менее 3 часов. Погода была сырой и мы чертовски промерзли, познав первые понятия о том, что же это такое быть солдатом.
Казарма, идиллически расположенная в лесной роще, относилась к военному аэродрому Веймар-Нора, и была введена в эксплуатацию в 1936 году. В этом отношении мы попали сюда хорошо. После пережитого в РАД, я не плохим обнаружил и качественный состав унтер-офицеров и офицеров. В технических войсках, к коим можно было отнести и связь ВВС, чувствовался совсем другой уровень интеллекта служащих, нежели в РАД.
Уже во время получения снаряжения, я снова смог использовать опыт, накопленный в Наполе. С «королем моли» — именно так в частях Вермахта называли начальника вещевого склада — я тут же нашел общий язык, чем заслужил его симпатии. Так я получил абсолютно новую униформу и пару еще неношеных маршевых сапог. От своего отца — участника войны 1914–1918 гг. — я знал, что новые сапоги следует внутри смочить мочой, одеть их, пока они еще сырые и пробежаться в них пару километров. Таким образом они примут индивидуальную форму ваших ступней, что в дальнейших многокилометровых маршах исключит мозоли. Полезность данного факта я подтвердил для себя уже достаточно скоро.
Следующим финтом, который был также приобретен в Наполе, стал выбор оружия. Я знал самые интимные нюансы этого вопроса. Мне, например, было известно, как должно выглядеть оружие, чтобы оно отнимало минимальное количество времени на его уход. Стоя в очереди к ружейному парку, я заметил один карабин, который мог бы служить в качестве эталонного образца. В глаза бросилась одна важная деталь: Его ложе было изготовлено из орехового дерева и блестело как отполированный комод. Но ввиду того, что стоящие за мной сослуживцы не замечали этого преимущества, то я стал пропускать вперед себя по одному с расчетом, когда подойдет моя очередь и желаемый карабин из рук выдававшего. Это сработало.
Читатель захотел бы узнать, почему это было так важно? Очень просто! «Винтовка, это невеста солдата, и с ней нужно обращаться так же, как и с невестой!» Эту поговорку я узнал в Наполе и знал, что контроль за состоянием оружия во время строевых смотров был в немецкой армии священным делом. Во время этих смотров унтер-офицеры в первую очередь проверяли именно оружие. Если состояние оружия им чем то не нравилось, то его хозяин должен был делать два шага вперед. Коль таковых не выявлялось, то строй более пристально проверялся командиром взвода, фельдфебелем. А если и этот ничего такого не находил, то к мероприятию подключался старшина роты, хауптфельдфебель. Этот в 90% всех случаев грязь обязательно находил в каком-нибудь уголке. По крайней мере, он утверждал это.
Кому приходилось делать два шага вперед, тот обычно подвергался вторичной «обработке», т. е. тяжким физическим испытаниям, по окончании которых на лице наворачивались слезы. Слезы ярости и унижения.
Первый смотр для всех неопытных рекрутов явился ритуальным посвящением. Мой идеальный карабин ослепил унтер-офицера, фельдфебеля и старшину роты. Как единственный из 120 человек, кому не пришлось сделать два шага вперед, я обратил на себя внимание и командира роты. Тот посмотрел на мою винтовку, сделал шаг назад и отдал команду резким тоном:
«Смирно! Из-за необычного состояния Вашего оружия я наказываю Вас… тремя днями внеочередного отпуска.»
Это было неслыханно. Рекруту отпуск? Среди немецкой военщины бытовало понятие «быть в моде». Это означало, что если кто-то сильно бросался в глаза, позитивно или негативно, то из этого у командиров появлялось некое предубеждение. Будучи в Наполе, я заработал себе негативный имидж, и страдал от него годами. А здесь я получил такой позитив, что он помогал мне все время нахождения в учебной роте.
