— Но мне все же не нравится, что вы так небрежно накрыли сад математикой.
— Не беспокойся, математика — это не шляпа.
Он наклонился и сорвал стебелек.
— Эстрагон, — сказал он, — хорош для пищеварения. Мы обычно разглядываем поверхность листа. А внутри все вплоть до малейшего разветвления упорядочено с математической точностью.
— Но каким образом вы с помощью математики объясните запах, блеск и поэзию цветка?
— Математика — это свод правил, способствующих расцвету поэзии.
— Ты совершенно прав. Тут опять подобное стремится к подобному. Математика уравновешивает хаос. Иначе мир до сих пор был бы ничто.
Некоторое время помолчали. Потом Мануэл сказал:
— Мне вспомнилась ваша «охотничья вышка».
— Что ты имеешь в виду? — спросил Рибейро.
— Ваш деревянный дом, подвешенный к скале и закрепленный. Здесь комната, там комната, еще одно помещение наверху, а другое — внизу. Между ними со всех сторон лестницы. Так по крайней мере это выглядит, когда смотришь на гору снизу вверх.
— Хаос и математика. Кажется, что полный сумбур находится там в чудесном равновесии.
— Я хочу тебе кое-что объяснить: моя «охотничья вышка», как ты ее называешь, там, высоко на скале, укрепляет гору и является ее опорой. Если хочешь, мы можем встретиться там наверху. Приходи ко мне как-нибудь в воскресенье после обеда.
Учитель впервые пригласил его к себе домой.
День тридцать четвертый: Сад
Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, рассказчика историй, штудировал арифметику и геометрию, посещал лекции и семинары, сидел в сверкающий позолотой библиотеке — «Божьей коровке», считал и читал, прогуливался вдоль Рио-Мондегу, пока вдруг не предстали перед ним эти истории, истории его деда, которые он хранил глубоко в своей памяти, как бесценные сокровища. Теперь они принадлежали ему, он отдавал себе в этом отчет и знал, что когда-нибудь запишет их. И когда-нибудь — он очень надеялся на это — придет время рассказать их. И тогда он расскажет своему учителю историю про некий сад, о «существовании» которого дед узнал во время путешествия в Сирию.
— Это был действительно чудаковатый малый, — так начал дед свой рассказ, — который всегда дружелюбно здоровался, когда мы встречались с ним на палубе, но больше ни с кем и ни о чем не разговаривал и почти все время, казалось, витал в облаках. Он давно пробудил во мне любопытство, и я захотел, прежде чем мы завтра утром войдем в гавань, найти повод еще сегодня вечером перекинуться с ним парой слов. Ночь была спокойная, корабль тихонько покачивался на волнах, большинство пассажиров уже давно лежали под палубой и спали. Мой чудак сидел, прислонившись к мачте, и смотрел на звездное небо.
«Чудесная ночь для грез», — сказал я, чтобы начать разговор.
«Да, вы правы. В подобных случаях я часто уношусь мыслями в места моих мечтаний. Знакомо ли вам это?»
«О да, — ответил я. — Со мной это часто случается, особенно во время долгих путешествий».
«А вы не могли бы мне признаться, в какие края устремляются ваши мечты?» — спросил он.
«Ну, — ответил я, — это виноградник моего деда, вернее — виноградник моего детства».
«Ах», — сказал странный господин, слегка удивившись, и замолчал.
«А ваше место — мне очень хочется узнать, — где оно?»
«Это сад. Но это не сад за домом, как вы, вероятно, подумали. Он намного больше, это — сказали бы в Европе — парк. Вы понимаете: длинные аллеи, пруды с фонтанами, в разбитом на краю парка акациевом лесочке бьет маленький источник. Дел всегда много. Я часто остаюсь в моем саду на целый день, срезаю цветы, собираю урожай. Это то гранаты, то зимние вишни, тут и персики, и лимоны, и виноград, и фиги. Много живых существ населяет мой сад: стрекочут цикады, бегают маленькие ящерки, пчелы приносят мне свой мед, и вот уже несколько лет как красивейшие экзотические птицы избрали этот сад для своего царства, что наполняет меня, как вы догадываетесь, гордостью. Посередине моего сада стоит летний дом, сделанный целиком из кедра, причем он легкий, изысканной архитектуры, прохладный, когда входишь в него, и насквозь продуваемый нежным ветерком».
«В таком случае вы очень состоятельный человек, если смогли позволить себе такой райский сад», — заметил я с восхищением.
«О да, — сказал он, улыбаясь, и удовлетворенно кивнул, — о да, я очень богат и ценю это».
Я восторгался им, моим странным спутником, который так скромно держался во время всего плавания. «Но тот, кто истинно богат, — подумал я, — имеет все основания не выставлять напоказ свои богатства. Наоборот, чего доброго привлечешь нищих или воров». Когда наш корабль на следующее утро вошел в гавань и все были озабочены тем, чтобы как можно скорее почувствовать под ногами твердую землю, в общей суматохе я просто забыл о вчерашнем собеседнике. Но я немало удивился, придя к вечеру еще раз в гавань и увидев там его, покупающего у продавца фруктов кусок дыни. Преисполнившись любопытства, а также и потому, что забыл попрощаться с ним на корабле, я подошел к нему.
«Вы еще здесь? — спросил я. — А я думал, что вы уже давно отправились в свой сад!»
«В какой сад? — спросил он в полном недоумении. — У меня нет никакого сада. Я был бы очень рад, если бы знал, где мне сегодня преклонить голову».
На этом месте дед сделал маленькую паузу и оглядел собравшихся.
— Прошло немало времени, прежде чем я все понял.
День пятьдесят пятый: На «охотничьей вышке»
На теплой скале дремали ящерицы. Воздух был наполнен запахом диких трав, растущих на этой скудной земле. Дорога, извиваясь как змея, шла в гору. Иной раз на пути попадалось несколько камней, образовывавших как бы ступеньки лестницы, в основном же к дому Рибейро на горе вела узкая протоптанная тропинка. Пройдя по ней, затем по маленькому мостику и деревянной винтовой лестнице, Мануэл наконец добрался до террасы, где его уже поджидал хозяин дома.
— Надеюсь, ты не боишься высоты? — осведомился Рибейро.
Отсюда сверху казалось, что землю не охватишь взглядом. В долине в мерцающем свете летнего солнца простирались померанцевые и лимонниковые леса, полные цветов и фруктов, обрамленные алоэ и индейским кустарниковым инжиром. На холмах виднелись разрушенные монастыри и церкви, покоящиеся под охраной масличных садов. Вдоль дорог росли кипарисы и пробковые дубы. Две, судя по их виду, состоятельные женщины ехали на лошаках в сопровождении слуги, который при необходимости должен был отгонять диких зверей длинным острым шипом.
Далеко у горизонта виднелись поля пшеницы, над ними возвышались ветряные мельницы, чьи крылья, казалось, касались земли.
