Дальше я могла уже и не слушать. Я уловила его прошлое в ломаных линиях, грозно чернеющих на его ладонях.
Я достала из-за прилавка коробочку чандана, порошка сандалового дерева, который смягчает боль воспоминания. Я спрыснула этим мягким ароматным веществом руки Харона, стараясь не попасть на себя. Поверх линий его жизни.
— Вотри это.
Он повиновался, хотя и рассеянно. И стоило ему это сделать, как история сама полилась из его уст:
— Однажды начались беспорядки, и туристы перестали приезжать. Повстанцы спустились с гор, из ущелий, с пулеметами и глазами, как черные дыры на лицах, да, на улицы Шринагара — города, чье имя означает Процветающий. Я уговаривал отца: «Аббаджан, надо бежать скорее», но дед говорил: «Тоба, тоба, куда нам бежать, ведь здесь земля наших предков».
— Тсс, — говорю я, стирая старые линии с его ладони, выпуская его печали на волю, в темное пространство магазина. Они еще покружили над нашими головами, готовясь вскоре улететь на поиски нового прибежища, как неизбежно делают все высвобожденные печали.
А он все говорил и говорил — слова отрывистые, как битый камень.
— Все случилось в одну ночь. В нашей приозерной деревушке. Они пришли забрать молодых мужчин. Абба-Ажан пытался остановить их. Выстрелы. Отдаются эхом по воде. Кровь, кровь и кровь. Даже деда, который спал. Красный шелк шикара еще краснее. Лучше бы и я, и я…
Как только последние капли чандан впитались в его кожу, он резко остановился. Заморгал изумленно, как будто только проснулся:
— Что я говорил?
— Ты просил погадать тебе по руке.
— Ах, да, — губы сложились в улыбку так мучительно медленно, как если бы он пережил это все снова.
— Ну что ж, выглядит многообещающе. Великие дела ждут тебя здесь, на новой земле — Америке. Богатство и счастье, и, может, даже любовь — прекрасная женщина с темными глазами, как цветы лотоса.
— О, — он легонько вздохнул. И прежде чем я успела его остановить, он наклонился и поцеловал мою руку. — Леди, благодарю вас. — Его черные вихры светятся мягкой глубиной, словно ночное летнее небо. Его губы — жерло огня — обожгли мою кожу, а его радость разлилась в моих венах, возжигая и мою кровь.
Мне не следовало этого допускать. Но не могла же я его оттолкнуть.
Я жаждала всего того, от чего ты предостерегала меня, Мудрейшая. Его благодарные губы, простодушные и пылкие, запечатлелись на сердцевине моей ладони; его печали, мерцающие, как светляки, запутались в моих волосах.
В то же время что-то во мне обратилось в страх. В меньшей степени — за себя, и за него — больше. Да, я не могу видеть будущее, это правда. Но это отчаянное пульсирование в его запястьях, кровь бегущая слишком быстро, словно зная, что осталось недолго…
Он беспечно ступил за дверь в полную угроз темноту улицы, неустрашимый Харон, ведь я его обнадежила. Я, которая может все это сделать реальностью: зеленые карточки, новые должности, девушек с глазами как лотос.
Я, Тило, доброе божество иммигрантов.
О, Харон, я послала мольбу в потрескивающий воздух, тебе вслед. Дерево сандала сохранит ясность в твоих глазах. Но снаружи раздался вдруг резкий звук, выхлопная труба автобуса, а может, и выстрел, и он перекрыл мои мольбы.
Сейчас я с радостью вижу, что мои опасения были безосновательны. Потому что прошло вот уже три месяца, и Харон, с лучезарной улыбкой на лице и с новомодными американскими словечками на языке, у меня в магазине:
— Леди, зацените, я уже не работаю у госпожи Кападия.
Я ожидаю его рассказа.
— Все эти богачи, они не вникают, что это им, в натуре, уже не Индия. Обращаются с тобой как с животным. Подай им то, да подай им се, и так без конца — выворачиваешься для них наизнанку, а в ответ они тебе даже и не кивнут.
— И как же теперь, Харон?
— Слушайте, слушайте дальше. Вчера вечером сижу, значит, в Мак-Дональдсе, который у прачечной самообслуживания Трифти, на Четвертой улице, как вдруг кто-то кладет мне руку на плечо. Я так и подпрыгнул — помните, в прошлом месяце здесь были разборки с пальбой: кто-то у кого-то требовал деньги, а ему не давали. Я уже возношу мольбу Аллаху, поворачиваясь, но это, оказывается, — Муджиба, односельчанин моего дядюшки из деревни близ Пахалгаона. Оказывается, он тоже в Америке, а я и не знал. В общем, он неплохо устроился: владеет парой такси и ищет шофера. Плата хорошая, как он мне сказал: как раз то, что надо, для парня из Кашмира, и в будущем, может, появится даже возможность купить свою. И вы прикиньте, никаких этих хозяйских замашек. Так что я согласился, пошел да и сказал ей, что увольняюсь. Леди, я говорю, ее лицо стало фиолетовым, что твой баклажан. Так что с сегодняшнего дня — я за рулем тачки, желто-черной, как подсолнечник.
— «Тачки», — тупо повторила я. Внутри у меня все похолодело, но с чего бы?
— Леди я должен поблагодарить вас, это все ваши чудеса, а сейчас приглашаю взглянуть на мое такси, оно прямо за дверью. Пойдемте, пойдемте, с магазином за минуту ничего не случится.
Харон, твои умоляющие глаза показали мне, что радость не становится по-настоящему ощутимой до тех пор, пока ты не поделишься ею с кем-то, кто тебе дорог, а в этой дальней стране у тебя больше никого и нет. Итак, я ступаю на запретную асфальтированную землю Америки, оставив магазин за дверью, чего я никогда не предполагала делать.
Позади меня шипение, как потрясенный задавленный вздох, или это только пар, поднимающийся из канализационной решетки.
Вот и такси стоит, как обещал Харон, в своей будто изваянной масляной оболочке, глянцевая красавица, но окатившая меня холодом, еще прежде чем Харон сказал: «Дотронься» — и я выставила свою руку.
Видение взорвалось искрами под моими ресницами, как испорченный фейерверк. Тьма вечера, распахнутые дверцы автомобиля, качающиеся на петлях, и распахнутый бардачок, и кто-то, сползающий с руля — мужчина это или женщина? А волосы — те ли это черные вихры, сладко-блестящие, как сам страх, тот ли это рот, некогда излучающий радость, а кожа — в кровоподтеках или это просто так падает тень?
Видение отпустило.
— Леди, вы о'кей? Вы побелели как полотно, трудно вот так в одиночку управлять таким большим магазином. Я же говорил вам уже не раз, подайте заявку в Индиан Вест, чтобы они дали помощника.
— Со мной все в порядке, Харон. Машина прекрасная. Но будь осторожен.
— О леди-джан, вы слишком беспокоитесь, прямо как моя бабушка, там, дома. Ладно, а знаете что, приготовьте мне в пакетике свою волшебную смесь — и в следующий раз, когда зайду, я положу его в машину на удачу. А теперь мне пора лететь. Я обещал ребятам подхватить их у «Акбара» и угостить их чем-нибудь вкусненьким.
Ему нужно, ему нужно…
Но не успела я еще додумать название нужной специи, его и след простыл. Только резкий, сухой, как щелчок затвора, звук захлопываемой двери, счастливый рокот мотора, слабый запах газа плывет в воздухе, как обещание приключений.
