Учитель мой, правда, крайне неодобрительно относился к этому моему дарованию, считая это суетностью, легкомыслием и неоправданным тщеславием. К слову сказать, он вообще изо всех сил боролся с моими «неподобающими привычками», так он их называл, с шумным сопением и сдвинув брови. Характера он был тяжелого и, по моему мнению, слишком гневлив и несдержан. Гневался же он на меня по любому поводу, распекая за малейшую провинность, и, бывало, дело у нас доходило до того, что он частенько грозил оставить меня без своей опеки и поддержки, если я не брошу свои глупости. К слову сказать, однажды он свое обещание все-таки исполнил и в один прекрасный день отбыл в неизвестном направлении, даже не попрощавшись со мною. Вопреки его утверждению, что без него мне будет совсем уж плохо, горевал я недолго и стал сполна наслаждаться так неожиданно наступившей свободой. Слишком уж он донимал меня своими поучениями. А так как наставником он был хорошим, то научил он меня многим премудростям, пользоваться которыми я мог теперь и без его постоянного ворчания. И в первую очередь, конечно, внимание свое я направил на постижение самых восхитительных созданий, а именно на племя женщин, так несправедливо, с моей точки зрения, мало изученное. И естественно, что я смог достигнуть столь замечательных успехов в этой чудесной науке в основном благодаря своим счастливым способностям.
Так что и до сих пор, несмотря на свою очевидную зрелость, рядом с любой прелестницей я чувствую себя прекрасно. Но тогда, рядом с Алиенорой, я испытал легкую досаду, оттого что немного ошибся. Я готовился к встрече с подростком, почти ребенком, не предполагая, что девушка так изменилась и стала такой красавицей. Вот я и не рассчитал и выбрал облик молодого дядюшки. Было это, несомненно, прилично, но все же кольнуло мне сердце некоторым разочарованием, уж очень она была хороша. Ну что же придется мне, видно, попозже подправить свое творение. Я расправил плечи и бросил взгляд в одно из зеркал, которыми был украшен роскошный зал. То, что я там увидел, почти полностью утешило меня, и я остался доволен, так как смотрелись мы просто великолепно. Глядя на нас, никто бы не смог предположить, что когда-то я был одним из лучших друзей ее деда и видел ее ныне покойного отца совсем ребенком.
Ну что же, теперь можно было и пообедать. Галантно взяв свою прекрасную даму за локоток, я предоставил ей возможность отвести меня в пиршественный зал.
VI
Многие вещи невозможно полно объяснить словами, изучай начертанное.
Миямото Мусаси
Снова шум, теперь уже домофона, выбросил меня из обольстительной обстановки прошлого. Глаза не могли сразу привыкнуть к тусклому освещению северных широт, сознание нехотя возвращалось в привычное окружение. Домофон продолжал издавать резкие, раздражающие звуки, и, чтобы прекратить эту пытку, с покорным вздохом я открыла дверь. Гости… Без предварительного звонка и договоренности. И как я узнала чуть позже, без особой необходимости. Само по себе это, конечно, ничего не значило, ну, шли мимо, ну, вспомнили, ну, зашли — ну что в этом такого? Ведь надо же людям куда-то девать свое время. Зафыркал чайник, зашуршали пакеты и застрекотала быстрая бессодержательная беседа. Я никак не могла определить, как мне относиться к этому посещению, к этим людям и этим разговорам. С одной стороны, все было очень мило, и где-то в глубине души у меня зародился слабенький огонек зависти к тем, кто мог вот так спокойно сидеть, болтать, не мучаясь сомнениями, не смущая свой разум размышлениями о последствиях своих проступков. Но с другой стороны, там же, рядышком, тлела искра неприятного самодовольства, сознания собственного превосходства. Я представляла, что могло бы произойти, если бы я несколькими словами разрушила их ясные представления обо всем, что их окружает. Как смутила бы эти простые души, лишив их той первозданной невинности, в которой они так блаженно пребывали. И то и другое в равной степени было неприятно, и я постаралась побыстрее затушить эти незваные огоньки.
В конце концов, у меня были гораздо более неотложные дела. О том же самом визите можно подумать и совершенно в другом аспекте, например, попробовать разобраться, случайность это или все-таки здесь замешаны Наблюдатели. Могу представить, что мне могут возразить, ненавязчиво напомнив, что на воре и шапка горит, пространно объясняя, что мое преступление сделало меня подозрительной сверх меры. Возможно, это попахивало паранойей, но я знала, как действуют Наблюдатели. В их действиях всегда проступала некоторая достаточно четкая система. С нотаций, выговоров они не начинали, на непосредственный контакт никогда сразу не выходили. Сначала начинались знаки, чаще всего неприятные, но всегда регулярные. Вот представьте, сидите вы в летний полдень, на чудесной лужайке, впитывая нежные лучи солнца, и вдруг, раз, садится муха. Отгоняешь ее, садятся еще две, потом четыре, и, в результате, к этой геометрической прогрессии мух еще добавляются комары, слепни и любая нечисть на любой вкус. Так и тут: поначалу все это воспринимается просто как досадные помехи, но постепенно, когда мухи и слепни начинают донимать со всех сторон, до ученика начинает доходить, что что-то он делает неправильно. Я всегда называла это дрессировкой, потому что если вовремя спохватиться и перестать делать то, что им не нравится, то досадные помехи прекращались сами по себе, и наступало блаженное спокойствие. Но если по каким-то причинам ученик оказывался непроходимым тупицей или двоечником и не желал признавать свои ошибки, то эти мелкие укусы продолжали сыпаться и сыпаться и могли довести до полного отчаяния.
И вот тогда и наступал момент истины. Появлялись Наблюдатели, или Учителя, как они любили себя называть. Так как после этого начинался урок, с объяснениями, примерами и всем прочим, то понятно, что они оправдывали свое название в полной мере. Я до сих пор не поняла, откуда они и для чего все это делается, так как эти вопросы относятся к списку неразрешенных. Каждый ребенок, которого выбрали для обучения, начинает с того, что задает слишком много вопросов, и каждому ребенку, если его начали учить, очень быстро дают понять, какие вопросы он может задавать, а какие — нет.
Я же всегда была ребенком импульсивным и любопытным и с трудом привыкала к тем жестким требованиям, которые они устанавливали. Ну, а так как наказания обычно никому не нравятся, то и я не была исключением. Так что пришлось мне учиться скрытности. Совсем чуть-чуть, больше по мелочам, но сама техника, которую я придумала в детстве, сейчас могла мне помочь. Я представляла свое сознание как некое замкнутое пространство и создавала там разные потайные места, тайники, в которые забиралась сразу после того, как в очередной раз нарушала какое-либо из правил. Тогда мой поступок и знание о нем тоже исчезали в тайнике, и никто ни разу меня не поймал. Задумчиво помешивая чай, я размышляла о том, что мне надо будет попробовать сделать что-нибудь подобное. Во всяком случае, ничего лучше я пока придумать не могла. Наблюдатели тем и сильны, что видят все мысли и чувства, но последние их интересуют в меньшей степени. Мне всегда было ужасно интересно узнать, как они это делают, и, сидя в своем тайнике, я представляла, что перед ними находится огромный однотонный экран, на котором изредка проскакивают разноцветные вспышки. Это и есть мысли, которые могут привлечь их внимание, и как только свечение становится слишком устойчивым или чересчур ярким, то они знают, что пора принимать меры. Естественно, что после их вмешательства свечение выравнивается, и экран снова становится приятно однородным. Так что, если мое предположение правильно, то мне нужно просто приглушить свечение мыслей, что я и собиралась сделать при помощи старой детской уловки. А там будет видно.
