По лицу стекал пот. Лена тыльной стороной замшевой рабочей перчатки смахнула с лица волосы, оставив на лбу грязный мазок. Выпуталась из фланелевой рубашки, надетой по случаю ночной прохлады, и осталась в узком черном топе и грязновато-оливковых штанах от робы. С красной лопатой в руках на этой лесной опушке она походила на бойца какого-то рождественского спецназа.
Лена вонзила лезвие в хвойную подстилку примерно в футе от ствола следующего намеченного дерева, поднажала ногой и слегка попрыгала, чтобы лопата вошла поглубже. Когда она раскачивала черенок, чтобы поднять пласт дерна, яркий дуплет фар обмахнул закраину леса и замер на «тойоте».
«Не о чем волноваться, — думала Лена. — И не собираюсь я прятаться, не собираюсь никуда нырять». Ничего плохого она не делает. Ничегошеньки. Ну, говоря строго, это, конечно, воровство и нарушение пары указов окружной администрации о рубке монтерейских сосен, но, говоря так же строго, она же их не рубит, правда? Она их просто пересаживает. И… да, ради неимущих. Она — как Робин Гуд, вот. А Робину Гуду слова поперек не скажи. Но все равно Лена улыбнулась в окуляры фар и пожала плечами с таким видом — «ну что ж, похоже, меня замели», — который, надеялась она, сочтут прелестным. К глазам она поднесла козырьком ладонь и прищурилась, чтобы разглядеть получше, кто сидит в грузовике. Да, Лена не сомневалась, что это грузовик.
Двигатель его пофырчал и заглох. У Лены в горле шевельнулась тошнота — она поняла, что грузовик дизельный. Открылась дверца, и, когда на миг в кабине вспыхнул свет, ей показалось, что за рулем — фигура в чем-то красно-белом.
Чего?
Из пучка слепящего света к Лене шел Санта-Клаус. Обычный Санта — с фонариком. Но что это у него в другой руке? А в другой руке у Санты был пистолет.
— Черт бы тебя драл, Лена, можно было и догадаться, что это ты, — сказал он.
У Джоша Баркера были крупные неприятности. Крупнее не бывает. Ему всего семь лет, но он абсолютно уверен, что жизнь навеки испорчена. Он несся по Церковной улице, лихорадочно соображая, как объяснит все мамочке. Опоздал на полтора часа. Вернулся домой сильно затемно. И не позвонил. А Рождество — всего через несколько дней. Ладно мамочке объяснять, но как он объяснит все это Санте?
Хотя Санта как раз может понять — понимает же он про игрушки. А вот мамочка все равно никогда не поведется. Он играл в «Большой крестовый поход Варвара Джорджа» на «плейстейшн» у своего друга Сэма, и они углубились на территорию неверных и поубивали тысячи «ракцев», и выйти из игры было никак нельзя. Ее так сделали — специально, чтобы нельзя было выйти, и Джош глазом не успел моргнуть, как за окном стемнело, а он совсем про все забыл, и Рождество наверняка уже погибло навсегда. Ему-то хотелось «Икс-Бокс 2», но вряд ли Санта принесет его теперь, если в списке у него будет значиться «вернулся домой затемно» И В ПРИДАЧУ «даже не побеспокоился позвонить».
Провожая Джоша до двери, Сэм взглянул на ночное небо и подытожил:
— Мужик, ты обмишулился.
— Ничего я не обмишулился, это ты обмишулился, — ответил Джош.
— Я-то не обмишулился, — возразил Сэм. — Я еврей. Нет у нас никакого Санты. У нас и Рождества не бывает.
— Значит, ты и обмишулился.
— Заткнись, ничего я не обмишулился.
Но, едва сказав это, Сэм сунул руки в карманы, и Джош услышал, как он постукивает своим дрейделом об ингалятор против астмы: вид у его друга и впрямь был какой-то обмишуленный.
— Ладно, ты не обмишулился, — сказал Джош. — Извини. Я лучше пойду.
— Ага, — сказал Сэм.
— Ага, — сказал Джош, сообразив, что чем дольше он будет добираться до дома, тем больше обмишулится.
И вот, несясь по Церковной улице к дому, он вдруг понял, что, весьма вероятно, сейчас получит экстренную отсрочку от обмишуливания: ибо на лесной опушке прямо перед ним стоял Санта собственной персоной. Хотя он, казалось, очень злился, злость его, похоже, изливалась на женщину с красной лопатой в руках, по колено стоявшую в яме. А Санта вопил на нее, светя ей прямо в глаза тяжелым черным фонариком, который держал в одной руке.
— Это мои деревья. Мои, черт бы их драл, — орал Санта.
Ага! — подумал Джош. Раз уж Санта выражается так, «черт» — не так плохо, чтобы загреметь в список непослушания. Джош мамочке так и говорил, но она не поверила и наложила на «черта» запрет.
— Я же взяла всего несколько, — отвечала женщина. — Для тех, кто не может себе позволить елочку на Рождество. Нельзя же такое жалеть для пары-другой несчастных семей.
— Еще как, блядь, можно.
Да-а… Джош даже не сомневался, что из-за слова на букву «б» в список загремишь надолго. Он был в шоке.
Санта ткнул фонариком женщине прямо в лицо. Она отмахнулась.
— Послушай, — сказала женщина. — Давай я вырою последнюю и уеду?
— Ничего ты не выроешь. — Санта еще раз ткнул фонарик женщине под нос, но, когда она и теперь отмахнулась, стукнул ее по голове другим концом.
— Ай!
Наверняка больно. Джош через дорогу слышал, как от удара у женщины лязгнули зубы. Должно быть, эти новогодние елки Санте чем-то очень дороги.
Женщина опять отмахнулась, только теперь уже — черенком лопаты. И Санта опять стукнул ее фонариком — уже сильнее; женщина взвыла и упала в яме на колени. Санта сунул руку за черный пояс, вытащил пистолет и направил на женщину. Немедленно подскочив, та замахнулась лопатой, и лезвие с тупым металлическим лязгом столкнулось с головой в красном колпаке. Санта пошатнулся и вновь навел пистолет. Женщина съежилась, прикрыв голову руками; лопата торчала у нее из-под мышки лезвием вверх и вперед. Но, прицелившись, Санта потерял равновесие и рухнул прямо на подставленную лопату. Лезвие вошло ему под бороду, и та вдруг покраснела — так же ярко, как его костюм. Он выронил пистолет и фонарик, булькнул и свалился в яму. Только Джош его и видел.
Мчась домой изо всех сил, Джош уже почти не слышал, как кричала женщина: кровь звенела в его ушах праздничными колокольчиками с саней. Санта умер. Рождество испорчено. Джош обмишулился.
Он был не один такой обмишуленный: в трех кварталах от него по Вустерской улице в хандре и унынии волокся Такер Кейс. Он собирался развеять последствия употребления дурной еды из забегаловки энергичной прогулкой, но к земле его пригибало бремя жалости к себе. Дело шло к сорока, он был подтянут, светловолос и загорел — в общем, стареющий сёрфер или профессионал гольфа в самом расцвете. В пятидесяти футах над ним верхушки деревьев обмахивал гигантский крылан. Кожистые крылья безмолвно рассекали ночь. «Умеет же шпионить за персиками и прочими фруктами, — думал Такер, — и никто его не засечет».
— Роберто, делай свои дела и давай-ка в гостиницу, — крикнул он в небеса.
Крылан гавкнул в ответ и зацепился на лету за сук, по инерции едва не описав вокруг него мертвую петлю, но, покачавшись маятником, застыл вверх тормашками. После чего огрызнулся еще разок, облизнул собачью мордочку и запахнулся в огромные крылья, защищаясь от сквозняка с моря.
