— Да, — со смехом согласился Майкл.
Уилл еще не привык к прорывающимся в голосе Майкла низким нотам. В свои четырнадцать лет Майкл был долговязым полумальчиком — полумужчиной.
У некоторых твоих старших братьев и сестер сложилось идеализированное представление об Англии, — прошептал Уилл.
— Но не у меня.
— Не у тебя. Но наверняка у Джеймса, Элли и Люси. Вот почему я настоял, чтобы все вы поехали со мной. Вам необходимо увидеть Англию, какой я ее помню. Бедность, разделение на классы; люди не могут добиться успеха, если у них нет титула, как ваш отец и я.
— Но у тебя есть титул, Уилл.
Уилл вздохнул и взъерошил мальчику волосы.
— А если бы у меня, его не было, я был бы ничем, вот почему я не могу остаться.
Майкл кивнул:
— Спокойной ночи, Уилл.
Он спустился этажом ниже, взялся за ручку двери и остановился. Что сказал Кеннет, вторая дверь слева или справа? Уилл так замучился, что не мог вспомнить. Он открыл дверь слева и услышал слабый женский вскрик откуда-то от камина. Женщина обернулась и уставилась на него.
— Что вы делаете в моей спальне?
Неяркий огонь в камине высвечивал тонкие линии ее тела, а длинные волосы были неправдоподобно темно-красными и, казалось, светились. Он увидел покрытое веснушками лицо в форме сердечка, вздернутый носик, губы не слишком полные, но и не тонкие, и зеленые глаза, которые в полумраке комнаты мерцали, как изумруды.
Весь вечер он был настолько погружен в дела, что не заметил, как она прелестна. Он обратил внимание только на ее неприязненность.
— Ваша светлость? — пискнула она.
— Прошу прощения, Элизабет. Я ищу свою комнату.
— Она напротив. У герцога свои апартаменты. — Она загородилась руками, словно пыталась скрыть полноту своих грудей. Хотя результат получился противоположным.
Неожиданно в нем вспыхнуло желание, но он попытался подавить его. Его не привлекали злючки. Не важно, что ее соблазнительное тело взывало к нему. Его сердце принадлежит Эбигейл.
Однако его тело не считалось с этим. Его мужское достоинство, стесненное панталонами, рвалось наружу.
— Ваша светлость!
Он судорожно сглотнул, стараясь взять себя в руки.
— Спокойной ночи, Элизабет.
Он заставил себя направиться к двери, хотя его неудержимо влекло к ней.
Элизабет пила шоколад, время от времени откусывая кусочек поджаренного хлеба. Прошлой ночью он видел ее в ночной рубашке. Она почувствовала жар его взгляда, он был жарче, чем огонь за ее спиной. Пусть она и попыталась спрятать от него торчащие соски, вряд ли это подействовало. Его глаза так и прилипали к ее груди.
И ей это понравилось.
В первый раз в жизни она испытала незнакомое и странно приятное чувство, когда мужчина смотрит на нее. Не мужчина, мужлан. От него плохо пахло, словно он неделями не мылся. Хотя вряд ли у него была возможность, как следует вымыться во время пребывания на судне.
Видимо, она нездорова, вот в чем причина ее необычного поведения. Она не нашла дневника своей матери, это угнетает ее и повлияло на ее чувства.
Особенно на обоняние, если она нашла этого варвара привлекательным. Так она думала, надеясь, что у него хватит ума утром принять ванну.
Теперь, когда в доме было полно детей, она не знала, как ей закончить свои поиски. В двух из пяти оставшихся неисследованными комнат разместились дети. Она хотела бы еще раз обыскать спальню герцога. Но ее занял Уильям, и это стало невозможным. И все же она должна найти способ проникнуть туда. Дневник, скорее всего, спрятан там. Надо дождаться, когда Уильям отлучится из дому.
Он пока не намекал на то, что ей придется покинуть дом, раз уж он здесь поселился. Но ей надо знать, каковы действительные намерения Уильяма, пусть она и не настоящая дочь герцога, репутация семьи для нее много значит.
Она не может позволить ему разрушить ее.
Элизабет отодвинула чашку с недопитым шоколадом и кусочек поджаренного хлеба и вышла из комнаты с намерением поговорить с ним начистоту. Обойдя несколько комнат, она нашла его в кабинете, он сидел за старинным столом.
Уильям бросил на нее взгляд и пробормотал:
— Доброе утро.
Элизабет ухватилась за кожаное кресло, оказавшееся перед ней. Он принял ванну и побрился. Этот мужчина был необычайно красив. Пусть его каштановые волосы были длиннее, чем требовала мода, чисто выбритое лицо обнаружило сильную челюсть и маленькую ямочку на подбородке. Даже нос у него был превосходен. Длинный и чуть искривленный, как если бы он когда-то был сломан.
— Могу я чем-то помочь? — резко спросил он.
Элизабет покраснела.
— Извините. Сегодня вы выглядите по-другому.
Улыбка тронула его губы.
— Как и вы, прошлой ночью.
Элизабет еще больше покраснела.
— Надеюсь, вы отыскали свою спальню.
— Разумеется. Вы пришли узнать, отыскал ли я свою комнату?
— Нет. Я хотела поговорить с вами о том, что вы сказали вчера.
Он спокойно смотрел, как она поднялась, намереваясь занять место напротив него.
— Вы не измените моего решения.
— Но почему?
Он выпустил из руки перо, и оно упало на конторские книги, лежавшие перед ним.
— О чем вы?
— Почему вы хотите продать все, что можете? Почему хотите отказаться от земель, поместий, арендаторов и титула? — Этот человек представления не имеет об истории, если считает, что можно все бросить, не подумав, как его поступки скажутся на других.
— Мои соображения вас не касаются. — Он медленно отпил кофе и снова уставился на нее.
— Понимаю. Вы, разумеется, знаете, что не сможете продать три имения из полученного вами наследства.
Он прищурился.
— Вы сообщили мне об этом вчера. Я никогда не понимал этого архаического порядка наследования, когда земля переходит только к старейшему в роде.
— Все очень просто, — сказала Элизабет. — Смысл в том, что земля всегда остается в семье. Человек не может продать все и ничего не оставить наследнику.
— Однако единственным значимым лицом в этой системе является старший в роде мужчина. Остальным достается лишь небольшое содержание. — Уилл снова потянулся за кофе.
— В данном случае это не столь важно, потому что в семье никогда не рождалось много мальчиков. Геральдической палате пришлось углубиться в прошлое на пять поколений, чтобы обнаружить принадлежность вашего отца к этой семье.
— Значит, я имею право продать любую собственность, не являющуюся неотчуждаемой?
