Такая же система установлена на заводах, производящихбиологическое оружие, и в лабораториях в Атланте, где ученые хранят в запертомморозильнике вирус оспы.
Шринк и вправду болела оспой, она сама мне об этомрассказывала. Она носитель, как и мы, охотники, но живет уже очень долго, дажедольше, чем Ночной Мэр. Она настолько стара, что застала времена, когда еще неизобрели прививок, когда корь и оспа убивали больше людей, чем войны. Паразит,конечно, сделал ее невосприимчивой к болезням, но она до сего дня носит в себемикроскопические осколки самых разных человеческих заболеваний прошлых времен.Поэтому ее и держат в пузыре.
Да, мы, инферны, живем по-настоящему долго.
Правительству Нью-Йорка около трехсот пятидесяти лет, наполтора столетия больше, чем Соединенным Штатам Америки. Власти Ночного Дозорауже давно откололись от муниципальных — как и нфериам, на которых мы охотимся,нам приходится скрываться, — однако Ночной Мэр был пожизненно назначен наэту должность в 1687 году. Просто так уж получилось, что он до сих пор жив.Таким образом, в Новом Свете именно мы являемся самой старой властью, обгоняяфранкмасонов на сорок шесть лет.
Ночной Mэp собственными глазами видел судилища над ведьмамив 1690-х. Он был здесь во время Войны за независимость, когда обитавших вгороде черных крыс выживали серые норвежские (что, кстати, происходит до сихпор), и он был здесь во время попытки переворота в 1794 году. Мы знаем этотгород.
Полки позади письменного стола Шринк забиты куклами из ее древнейколлекции, потертые и помятые головы которых покрыты волосами, сделанными изконских грив и кудели ручного прядения. Они сидят там в тусклом свете со своимизастывшими, нарисованными улыбками. Столетия прошли с тех пор, как детскиепальчики касались кукольных лиц, я без труда могу вообразить оставшийся отэтого противный запах. И Шринк не купила их как антиквариат; буквально каждуюона вытащила из рук спящего ребенка еще в те времена, когда куклы былисовременниками этих детей.
Теперь это просто странная причуда, но с ее коллекцией несравнятся никакие фетиши, которые могли бы распространять заболевание. Иногда язадаюсь вопросом — а что, если существование в пузыре просто способ загнать вугол древние, неосуществленные желания Шринк? Летним днем в Манхэттене, когдавсе женщины в городе разгуливают полуобнаженными, я тоже хочу, чтобы менязаперли в каком-нибудь пузыре.
— Привет, Малыш, — сказала она, подняв взгляд отбумаг на столе.
Я скривился, но жаловаться было не на что. Тот, кто живет насвете больше пяти столетий, имеет право называть Малышом любого. Старательнодержась на почтительном расстоянии от нарисованной на полу красной линии, я селв кресло. Стоит пересечь линию, и помощники Шринк тут же разденут меня до ниткии сожгут все, и придется потом добираться домой в неудобной, тесной одежде, даеще и с выглядывающим из-под нее нижним бельем. Все в Дозоре помнятносителя-инферна по прозвищу Тифозная Мэри, которой паразит так задурманилголову, что она не осознавала, что заражает гифом всех, с кем спит.
— Добрый вечер, доктор Проликс, — ответил я,стараясь не подымать голоса.
Разговаривать с другими носителями всегда несколько сложно.Красная черта разводила нас со Шринк примерно на двадцать футов, но у обоихслух инфернов, поэтому кричать было бы просто неприлично. Понадобилось немаловремени, чтобы развить социальные рефлексы в среде существ, обладающихсверхспособностями.
Я закрыл глаза, приспосабливаясь к странному ощущенияполного отсутствия запаха. В Нью-Йорке такого вообще не бывает, а со мной —только в безупречно чистом офисе Шринк. Являясь ночным хищником, я могучувствовать запах соли, если кто-нибудь плачет, и кислый привкус отработанныхбатареек, и плесень между страницами старой книги.
Настольная лампа жужжала, работая в таком низком режиме, чтоее нить накала едва светилась, смягчая черты Шринк. Все носители по мерестарения начинают все больше походить на полноценных инфернов — жилистые, согромными глазами и красивые особой, мрачной красотой. У них слишком малоплоти, чтобы покрываться морщинами; паразит выжигает калории, словно примарафонском забеге. Даже проведя практически целый день в бистро, я снова былнемного голоден.
Спустя несколько мгновений она сложила пальцы домиком иуставилась на меня:
— Итак, позволю себе предположить…
Именно так доктор Проликс начинала каждый разговор,объясняя, что у меня в голове. Она не относится к той школе психиатров, которыетратят время на фразы типа «как ты себя чувствуешь». Я заметил, что голос у нееимел тот же сухой тембр, что у Сары, и вызывал ассоциации с мертвыми, шуршащимилистьями.
— Ты в конце концов достиг своей цели, —продолжила она. — И все же чувство освобождения, которого ты так долгождал и искал, на поверку оказалось совсем не таким, как тебе думалось.
Я вздохнул: в визитах к Шринк самое худшее, что она читаетменя словно раскрытую книгу. Однако я решил не облегчать ей жизнь и пожалплечами:
— Не знаю. Я целый день пил кофе и ждал, покаразойдутся облака, а потом еще Сара устроила потасовку.
— О6ычпо чем сложнее ответить на вызов, тем большееудовлетворение испытываешь в случае vдачи. Уж никак не меньшее.
— Легко вам говорить.
Синяки на груди все еще пульсировали болью, ребра гудели,сращиваясь.
— Хотя на самом деле какая там потасовка… Сбивает столку другое — Сара узнала меня. И назвала мое имя.
Глаза доктора Проликс стали еще больше:
— А как вели себя другие твои подружки, когда ты ихпоймал? Не разговаривали с тобой?
— Нет. Увидев мое лицо, они вопили.
Она мягко улыбнулась:
— Значит, они любили тебя.
— Сомневаюсь. Для этого никто из них не знал менядостаточно хорошо.
Кроме Сары, которую я встретил до того, как стал заразным.Все остальные женщины, с которыми у меня возникали отношения, начинали менятьсяспустя несколько недель.
— Но они, наверное, испытывали к тебе те или иныечувства, иначе проклятие не сработало бы. — Она улыбнулась. — Тыочень привлекательный парень, Кэл.
Я смущенно откашлялся. Услышать комплимент от пятисотлетнейдамы — все равно как если бы твоя тетушка сказала, что ты клевый. В обоихслучаях это ни о чем не говорит.
— Кстати, как у тебя с этим? — спросила она.
— С чем? С вынужденным воздержанием? Простозамечательно. Я в восторге.
— Ты не пробовал этот трюк с резиновой лентой?
Я поднял руку. Шринк посоветовала мне носить на запястьерезиновую ленту и хлопать ею каждый раз, когда мною овладевают сексуальныефантазии. Если не ошибаюсь, называется такой метод негативным подкреплением,[7] все равно как при каждом проступке лупить своего пса свернутойгазетой.
